Марина Москвина

РЕПЕТИТОР

— Вы не представляете,— сказала Маргарита Лукьяновна моему папе,— какие у вашего сына низкие способности. Он до сих пор не запомнил таблицу умножения, и это мне плевок в душу, что он «ча-ща» пишет с буквой «я».
— Низкие способности,— сказал папа,— это не Андрюхина вина, а Андрюхина беда.
— Главное — старание, а не способности,— смягчилась Маргарита Лукьяновна.
— И добросовестное отношение. Чтобы он света божьего не видел, понимаете? А то я его оставлю на второй год.
Всю дорогу домой папу одолевали чёрные мысли. А тут ещё во дворе стали чистить канализационные люки. Из аварийной машины вышел шофёр и, как бы обращаясь к детям планеты, сказал:
— Если хотите здесь работать, плохо учитесь. ВСЕ двоечниками были! — и показал на бригаду в люке.
— Любой ценой,— сурово сказал папа,— ты должен из двоечника выйти в удовлетвористы. Тут надо так,— сказал он,— ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время — фьють! Смотришь — сил нет, а там и умирать пора.
И он стал разучивать со мной таблицу умножения.
— Шестью шесть! Девятью четыре! Пятью пять!.. Ух! — погрозил он нашей безмятежно спящей таксе Киту.— Лентяй! Бородавки только растит, ничего не делает. Трижды три! Дважды два!.. Люся! — закричал он маме.— Люся!!! Я не могу решать эти примеры. Я не могу их ни решить, ни запомнить! Чудовищное что-то! Кому это надо?! Только звездочётам!

— Может быть, возьмём репетитора? — спрашивает мама. Тут я закричал:
— Ни за что!
— Держись, Андрюха,— сказал папа.— Надо быть философом и бодро воспринимать всякое событие. Я предлагаю взять репетитором мясника или кассиршу нашего продовольственного магазина.
— Но это только по математике, Михаил,— возразила мама,— а по русскому? Как мы одолеем «ча-ща»?
— Ты права,— согласился папа.— Тут нужен широко образованный человек.
Решили посоветоваться с Маргаритой Лукьяновной.
— Есть у меня на примете,— сказала Маргарита Лукьяновна,— один, Владимир Иосифович. ГРАМОТНЫЙ педагог, у него все двоечники по струнке ходят.

Разные люди пахнут по-разному. Кто-то морковкой пахнет, другой помидорчиком, третий черепашкой. Владимир Иосифович не пах ничем.

Вечно он ходил озабоченный, и у него никогда не бывало блаженного выражения лица. К тому же он сильно пёкся о своём здоровье. Каждое утро пять минут он лежал в ледяной ванне, и когда меня привели к нему под конвоем, Владимир Иосифович протянул мне свою ледяную руку помощи.

— Сколько ног у трёх кошек? — спросил он у меня с порога.
— Десять! — сказал я, помня завет Маргариты Лукьяновны: «Ответ пауза не украшает».
— Маловато,— уныло произнёс Владимир Иосифович.
— Одиннадцать,— предположил я.
Вид у Владимира Иосифовича стал такой озабоченный, что, если б его сейчас кто-нибудь проглотил, он бы этого даже не заметил.
— Прошу вас пить чай,— сказал он.
На кухне в целлофановом пакете он хранил приправу, там перец, аджика, разные сухие травки,— такая жёлто-оранжевая смесь. Он щедро ею посыпал бутерброды — мне и маме.
— Мальчик запущенный, но не пропащий,— сказал Владимир Иосифович,— Надо им заняться всерьёз, пока он мягкий, как воск. Потом затвердеет, и будет поздно.

Мама с благодарностью пожала ему руку — так, что он присел. Приятно всё-таки, что твой единственный сын в свои неполные десять лет НЕ ЗАТВЕРДЕЛ.
— Кем хочешь быть? — спросил Владимир Иосифович, сохраняя паучью серьёзность.
Я не ответил. Не стал ему говорить, что я бы не хотел быть ни камнем, ни дубом, ни небом, ни снегом, ни воробьём, ни козлом, ни Маргаритой Лукьяновной, ни Владимиром Иосифовичем. Только собой! Хотя я не понимаю, ПОЧЕМУ я такой, какой я?
— Андрей,— говорил мне Владимир Иосифович,— я человек прямолинейный, как пишется «ча-ща»? И сколько будет шесть умножить на восемь? Ты должен ПОЛЮБИТЬ эти слова: «гнать», «терпеть», «ненавидеть», «зависеть». Только тогда ты научишься ВЕРНО ИЗМЕНЯТЬ их по лицам и числам!..
А я отвечал:
— Давайте посвистим. Вы можете свистеть космическим свистом? Как будто не вы, а кто-то свистит вам из космоса?
— Андрей, Андрей,— звал меня Владимир Иосифович,— у тебя с каллиграфией не всё в порядке. Все буквы вкривь и вкось...
А я отвечал:
— Старина Билл, когда ты ешь печенье, у тебя совсем исчезает шея, особенно сзади.
— Я буду фиксировать все твои минусы поведения,— говорил Владимир Иосифович.
— А станешь делать успехи, я награжу тебя памятным подарком.
А я отвечал:
— У меня песни хорошо идут. Какая-то мелодия нагрянет, и слова сыпятся, как горох. Слушайте мою песню, Владимир Иосифович. «Шмакозявки»...

Шмакозявки удалые!
Шмякозявки полевые!
Шмакозявки, ройте норки 
Шмакозявки, жуйте корки!..

Хотите ещё? Мне это нетрудно...
— Ой, не надо! — говорил Владимир Иосифович.
— А можно, я уйду сегодня пораньше?
— У тебя что, очень важное дело?
— Да.
— Какое?
— Пока ещё не знаю.
— У меня такое чувство,— говорил Владимир Иосифович,— как будто я тащу из болота бегемота. Это уму непостижимо,— говорил он,— что существуют люди, которым неинтересно правописание безударных гласных!..
А у меня зуб начал сильно расти! То там был признак застоя. А теперь он стал сильно расти! И я прямо чувствую, как у меня волосы на голове растут! Почему человек всё время должен быть в брюках или стоять на двух ногах?!!
— Ты весь ушёл в себя,— тряс меня за плечо Владимир Иосифович.— Сам процесс вычисления стал для тебя тайной. Проверь, как ты написал слово «тётя»!
— «Цёца»...
— Ты очень невнимательный!— говорил Владимир Иосифович.
А сам даже не заметил, что у него прямо перед окном вбили в землю щит «Уязвимые места танка». Там был изображён танк в разрезе и натуральную величину и стрелочками указаны его слабые места.
Мы сидели у раскрытого окна, и я спросил:
— Отгадайте, что у вас нового?
— Где?
— Во дворе.
— Ничего,— ответил Владимир Иосифович.
И мы, как обычно, отправились на кухню поесть бутербродов с приправой.
Это были редкие минуты, когда мы полностью понимали друг друга. Только за едой я не засыпал, когда его видел. А он не предлагал мне пересмотреть всю мою жизнь, для того чтобы выучить таблицу умножения.
Мы молча жевали приправу, принюхиваясь к южным травам, тоскуя о море, и, как говорится, «всеми фибрами своего чемодана» оба ощущали, как хорошо иной раз полодырничать.
Вдруг я заметил, что наша приправа уже не оранжевая, а серая, и поделился с Владимиром Иосифовичем своим наблюдением.
— Видно, она отсырела,— сказал он и высыпал её на стол посушить.
А она как пошла расползаться!
Он ее — в кучку, в кучку! А она — вж-ж-ж — во все стороны.
Я кричу:
— Владимир Иосифович, у вас есть микроскоп?
Он говорит:
— Нету.
— Как это в доме,— кричу я ему,— не иметь микроскопа?
— Зачем он мне? — спрашивает.
Вместо ответа я вынул из кармана лупу — у меня ключи от квартиры и от почтового ящика прикреплены к лупе — и взглянул на приправу.
Это была кишащая масса каких-то невиданных прозрачных существ. Причём у каждого пара клешней, шесть пар ног — волосатых! — и усы!!!
— Мамочки родные...— сказал Владимир Иосифович.— Мамочки мои родные!..
С ним просто ужас что творилось. Жизнь микромира поразила его в самое сердце. Он стоял, вытаращив глаза с белыми ресницами, растерянный, как танк в разрезе...
— Андрей! — сказал он, когда я пришёл к нему в следующий раз. Он лежал на полу, такой задумчивый, в одних трусах.— Что ты мне посоветуешь вначале купить — микроскоп или телескоп?..
Он разучил мою последнюю песню «Стучат пружины за окном, чаёк попахивает салом» и распевал её с утра пораньше, устроившись на подоконнике и свесив ноги во двор.
Когда я уходил, он говорил мне:
— В другой раз не опаздывай, Андрюха! Если я уж жду тебя, так уж жду!!!
А как-то однажды он вдруг помрачнел и спросил:
— Андрей, мы не умрём?
— Нет,— ответил я,— никогда.
Больше я его не видел. Он оставил наши места. Случилось это так.

Рано утром я забежал к нему перед школой, звонил-звонил — не открывает.
А соседка выглянула и говорит:
— Нет его, не звони. Ушёл наш Иосич.
— Как ушёл? — спрашиваю.
— Босиком. И с котомкой.
— Куда?
— По Руси.


Дул настоящий такой весенний ветер.
Я бегом в школу.
А там на доске прикноплен плакат: «Граждане! В вашем классе учится удивительный мальчик. Он «ча-ща» пишет с буквой «я». Другого такого замечательного в целом мире не найти! Давайте все брать с него пример!»
И подпись: «В. И. Лепин».
В тот день я выучил всю таблицу умножения. До позднего вечера я, как зверь, умножал и делил многозначные числа. Я целую тетрадь исписал словами: «час», «чаща», «площадь», «щастье»!..

Я получил все-все тройки и с блеском перешёл в четвёртый класс.
— Только не надо меня поздравлять,— говорил я своим.— Не надо, не надо, подумаешь, какое дело...
Но они поздравляли, обнимались, плакали и смеялись, пели и дарили подарки. Жалко, Владимир Иосифович не видел меня в этот торжественный момент.

А что я мог дать ему, кроме того, чтобы позвать в дали?

журнал "Трамвай", №5, 1990г, рисунки В.Чугуевский

| Что в имени | Передтеча Харькова | Донецкое городище | Шарукань | Шлях | Форт | Ловушка | Змиев | Зеленый колодезь |
| Карты, путешествия | Усадьбы | Краснокутск | Люботин | Изюм-Святогорск | Эсхар | Чугуев | Wallpapers|
| В НАЧАЛО | ИСТОРИЯ | ФАНТАЗИИ | ГОСТЕВАЯ |

DaliZovut@yandex.ru

Hosted by uCoz