ГЛАВА XV.
Полковник Тевяшев. —Забота его о козаках. —Трудность управления полком в его время. —Полковой судья Ив. Гр. Ковалевеский. —Кандидатура его. —Назначение полковника Куликовскаго. —Просьба сербов. —Поселение их в России. — Сформирование гусарских и пондурских полков. —Полковник Хорват, подполковники Прерадович и Шевич. —Командирование козаков в прикрытие Славяно-Сербии. —Положение там командированных туда козаков. —Жестокость обращения с ними сербскаго дворянства. —Протесты козаков. —Побеги. —Требование майора Селяновича. —Объяснение бежавшими козаками причины их побега. —Командировки. —Неурядица в полку. —Отношение старшин к своим обязанностям. —Потеря козаками уважения к ним. —Жалобы на старшин. — Жалоба полкового есаула Горланскаго. —Доносы и жалобы на старшин и полковника Куликовскаго. —Следственная комиссия. —Явное нападение козаков и разграбление имущества старшин. —Следственное дело по доносу писаря Непыщнаго. —Просьба полчан к Императрице. —Ненормальное положение дел в полку. —Упадок дисциплины, —Отправка депутации в Петербурге. —Смерть Импе¬ратрицы Елизаветы.
В 1757 г. Харьковский полковник Степан Иванович Тевяшев, по представление военной коллегии, был уволен по болезни, согласно челобитью, от службы бригадиром. На долю Тевяшева выпало управлять полком в самое трудное время, какое когда либо ему приходилось переживать. Лишенный почти власти реформами Шаховскаго, из полновластнаго хозяина полка обращенный почти только в председателя полковой канцелярии, полковник постоянно должен был лавировать среди той путаницы отношений, которую создала "коммиссия учреждения". Прокомандовав при таких обстоятельствах полком в течении 25 лет, Тевяшев показал этим, что он обладал большим тактом и умом, ибо он умел ладить с полчанами и с высоким генералитетом. Нам ничего неизвестно такого, что говорило бы против Тевяшева. Напротив, из его постоянных отписок, в которых он почтительно, но ясно и вразумительно, давал понять графам всю неосновательность их непомерных требований, можно усмотреть много любви и заботы о козаках, которых он видел страдающими и которым всеми своими силами старался всегда помочь, выпрашивая у начальства отмены командировок, страшно тогда мучивших козаков. Рядом с этим, он был и строг к своим подчиненными, требовал точнаго исполнения своих обязанностей; он не стесняясь, грозил "лишением чести и живота" такому важному полковому старшине, как судья. Тевяшев принимает также живое участие в хлопотах по подаче прошения императрице об отмене реформ Шаховскаго. Удача в этом составляет светлую минуту его управления, и козаки его полка были ему тем обязаны. Грамота Елизаветы Петровны, хотя отменила многое и облегчила жизнь слободских полков, но все только отчасти; отягощавшия козаков командировки, как увидим ниже, продолжались, повинности тоже росли со временем. Внутреннее состояние полка было неудовлетворительно, и тот-же Тевяшев заботился о порядке и исправности. Но что он мог сделать, когда обстоятельства сложились так, что полковники подчинились совершенно зависимости русских генералов, и бороться с ними им было не под силу; поэтому, конечно, они часто и бывали, повидимому, равнодушными к тому, что делалось в их полках. В этом не они были виноваты, а отживающий свое и по духу времени неуместный уже тот строй козачий, который сложился при иных условиях и обстоятельствах.
Кандидатом в полковники после Тевяшева выступил Иван Григорьевич Ковалевский, полковой судья Харьковскаго полка. Дед его, Семен, польский шляхтич, но человек чисто русскаго происхождения и православнаго вероисповедания, пришел из-за Днепра с самаго начала поселения слободских полков; он заселил гг. Ольшану и Новыя Водолаги, защищал границы полка от набегов ордынцев, безпрестанно участвовал в военных походах и умер от полученных в сражениях ран. Его дети и внуки, живя в области Харьковскаго полка, всегда занимали в нем высшия старшинския должности. Иван Григорьевич в службу вступил в 1729 году, участвовал во всех походах, какие только предпринимал Харьковский полк и в 1756 г., будучи в должности полкового судьи, получил аттестат, подписанный 65 полковыми и сотенными старшинами всех пяти слободских полков, в том числе и полковниками— Григорием Лесевицким , Михаилом Донец -Захаржевским, Степаном и Иваном Тевяшевыми. В аттестате этом выставлялись его заслуги и говорилось, что Ковалевский достоин быть Харьковским полковником .. Но давно уже прошло то время, когда слобожане могли выбирать себе полковников по своему усмотрению! Кандидатура Ковалевскаго, любимаго и уважаемаго всеми, к сожалению, не прошла, и на место Тевяшева по представление генерал-аншефа (позднее генерал -фельдмаршала) графа П. С. Салтыкова и по определению военной коллегии, назначен был Харьковским полковником из отставки Матвей Прокофьевич Куликовский, сын бывшаго Харьковскаго-же полковника Прокофия Васильевича. В службу он вступил в 1731 г. в Ахтырский полк, с 1733 года служил в учрежденном тогда слободском драгунском полку, участвовал во многих походах и сражениях. По расформировании-же драгунскаго полка, был уволен в отставку чином подполковника.
---------
В пределах Австрии жили единоверныя нам славянския племена; они, в царствование императрицы Марии Терезии, подверглись притеснениям со стороны иезуитов, преследовавших свои обычныя цели. В 1751 году сербы, желая избавиться от того, обратились к русскому правительству, с просьбой принять их в подданство и позволить поселиться им в России. Просьба их была уважена и им отведены были для жительства земли, лежащия за Днепром. С этими выходцами пришел из Вены полковник Хорват, а также офицеры и нижние чины, служившие прежде в австрийских войсках со своими семействами и служителями—всего 218 челов. Этому Хорвату правительство поручило грамотою (от 11 янв. 1752 г.) зазывать в Россию также сербов из Турции, болгар и волохов. Условием ставилось только то, чтобы пришельцы были православнаго вероисповедания. Хорвату, произведенному в чин генерал-майора, приказано было сформировать из переселенцев два гусарских и два пандурских полка, каждый в четыре тысячи человек, которым назначалось известное жалование и давались разныя права и преимущества. Земли эти, где поселились пришлые славяне, получили вазвание Новосербии. Для прикрытия этих новых подданных построена была крепость св. Елизаветы (ныне Елизаветград ). Около того-же времени—в 1752 году выехали в Росеию из Вены-же подполковники Прерадович и Шевич. Правительство произведя их в чин генерал-майора, поручило им набирать полки (по определению сената от 1754 г.), со штатом в две тысячи человек и поселило их, с вышедшими вместе с ними народами от конца Украинской линии поселения ландмилиции, с донецкой стороны, т. е., от г. Бахмута до г. Лугани. Земли эти получили название Славяно-Сербии. Для охраны ея границ со стороны степей, приказано было посылать от каждаго слободскаго полка по 150 козаков в полной воинской исправности и переменять этих людей чрез каждые два месяца. Команды эти посылались обыкновенно из козацких подпомощников при одном сотнике или подпрапорном ; козаки должны были быть одноконны и удовольствованы провиантом. Козаки, отправляемые в Славяно-Сербию для несения воинской службы, своего прямого назначения там не исполняли, а дробились на мелкия команды и попадали к сербскому дворянству попросту в работники. Они обрабатывали им землю, пахали, сеяли, косили, т. е. делали то, что с большею для себя пользою могли-бы делать дома на своем хозяйстве. По прибытии команды на смену, козаки отыскивали по хуторам своих товарищей и сменяли их не со службы, а с работы. У них обыкновенно отбирали оружие, припасы и лошадей; ко всему этому присоединялось еще и жестокое обращение—их били и смотрели на них , как на крепостных. Командировать в Славяно-Сербию было для слобожан так-же тягостно, как и посылка на Украинскую линию; но там было хотя то утешение, что это общественное дело, допустим, безполезное, но все-же имевшее благую цель—защиту их-же от татар, а здесь и того не было: козаки принуждены были работать на совершенно чужих для них "братьев славян ", которые к тому-же обращались с ними совершенно не по братски. В козаках это возбуждало большое неудовольствие; они жаловались, протестовали, но все это только еще больше ухудшало их положение. Оставалось одно обычное спасение— бегство, к которому они исправно и прибегали, но это спасало только,—и то на время,—отдельныя личности, а не полк , ибо на место убежавших сейчас-же требовались новые.
Вот характерный пример того тягостнаго положения, в котором находились козаки в Славяно-Сербии.
Четыре козака Хорошевской сотни, Горюшин, Олейник, Павлюченко и Шепеленко, прийдя с командою в Славяно-Сербию нашли своих товарищей по сотне,—которых им нужно было сменить, на хуторе у премьер-маиора Селяновича, несущих, по заведенному обычаю, не воинскую службу, а работавших на майора. Товарищи, конечно, разсказали новоприбывшим, что они претерпевали там, что делали и как с ними обращались. У прибывших , как это делалось всегда, отобрали лошадей и оружие, и их заставили работать. Настроенные разсказами о жестокости обращения, козаки убежали, умудрившись захватить с собою свое имущество и лошадей. Майор Селяновнч, лишившись рабочих, не замедлил обратиться харьковскую полковую канцелярию с требованием, в котором говорил, что у него "по характеру" (чину, положению) положено было в числе других команд быть и четырем слободским козакам, но что эти четыре козака Хорошевской сотни "безвестно со всем своим экипажем(имуществом) бежали, а (он) по чину своему в том остался в обиде". Сообщая об этом, майор требовал, чтобы полковая канцелярия беглых козаков розыскала, наказала-бы за побег и выслала-бы ему или их, или-же на их место новых. Майор просил канцелярию сделать это скорее, дабы он "не был принужден о том высококомандующий генералитет утруждать".
Но козаки на этот раз не совсем убежали, а трое из них — Горюшин , Олейник и Павлюченко—приехали прямо в Хорошево, явились к своему сотнику и доложили, что по прибытии в Славяно-Сербию, майор Селянович забрал их сейчас-же к себе на хутор и стал заставлять их исполнять свои частный работы,— пахать землю, полоть огороды, строить избу и т. п.; во время-же своих поездок в Бахмут брал их, вместо своих слуг. Далее козаки говорили, что напоминали майору о том , что они присланы были для охранения границ, а не для того, чтобы работать на него, но что на их протесты никто не обратил внимания, и это послужило только к тому, что положение их сделалось еще хуже—их стали "бить нестерпимо". Такого обращения они не вынесли и поехали в Хорошево для донесения своему начальству, а не в побег, считая себя в праве сделать это, так как майор не давал им возможности исполнять своего прямого назначения—охранять границы, для чего козаки исключительно и были присылаемы по распоряжение высшаго начальства.
Вот что переносили козаки в Славяно-Сербии от пришельцев —"братьев-славян ", которых правительство облагодетельствовало. После этого неудивительно, что побеги в полку и в царствование Елизаветы Петровны, которая так милостиво относилась к слобожанам, не прекращались, К тому-же, много было еще и других командировок. Так , в 1758 году, напр., расход людей в полку был следующий: в Польше, при магазинах 118 челов., в Торе, на форпостах 80, в прикрытии Славяно-Сербии 150; также на форпосте у Барвинковой стенки, в главной команде на карауле, в ординарцах , в Ростовском драгунском полку по части привианта, при конном кирасирском заводе, при полковой каицелярии и в других мелких командировках. Неурядица в полку год за годом делалась все большая и большая; развелись побеги, непослушание. Потеряв всякую самостоятельность, полковые и сотенные старшины перестали входить в нужды своих подчиненных. Всю свою заботу они прилагали к тому, как-бы только побольше извлечь выгод лично для себя, почему часто то, что следовало козакам , до них не доходило, а размещалось по карманам их начальников. Сборы, которыми обкладывались полчане на разныя нужды полка, распределялись между ними совершенно произвольно, и контроля в расходе этих денег не было никакого. Терпя подобныя несправедливости, слобожане, видя к тому-же со стороны своих старшин полную незаботу о их нуждах , не находя в них к тому-же никакой защиты от властей некозацких , естественно потеряли к старшинам всякое уважение. Поэтому жалобы на них сыпались отовсюду, и старшины попадали часто под следствие; но в прежния времена дело выигрывал не тот, кто был прав, а, по большей части, тот, кто умел во время уделить что-либо из своих капиталов производящему следствие. Это недовольство полчан своими старшинами доходило просто иногда до кулачной расправы. Так, напр., полковой есаул Макс. Горлинский жаловался в полковую канцелярию, что харьковские и деркачевские жители украли с его поля весь хлеб, вытравили сенокосы и, собравшись большою толпою, явно вырубили его лес до последняго дерева и, не довольствуясь этим, видимо мстя ему за что-то, перепортили в саду плодовыя деревья, разнесли огорожи и разграбили его двор. Это уже было явное возмущение, свидетельствовавшее или о страшной распущенности и безправии, царивших в стране, или-же о лопнувшем терпении. А лопнуть оно, кажется, могло, если взять во внимание, что даже сам полковник Куликовский был далеко небезупречен. На него был подан целый ряд доносов и жалоб, вызвавший даже необходимость назначить в г.Харькове следственную коммиссию по этому делу, под председательством бригадира Титова (члены из обер-офицеров). Сотник Константин Протопопов жаловался, что полковник Куликовский удержал жалование его за поход в Польшу, а с других вычитал по 25 коп. с рубля; что причинял обывателям разныя обиды, назначал их на частныя работы, что у одного подпрапорнаго заменил лошадь, стоющую 25 р., девятирублевого. Канцелярист Довбня доносил, что полковник Куликовский, злобясь на него за что-то, посылал его не в очередь в разныя командировки; что однажды привели его в дом полковника, били палками и топтали ногами, а после содержали без причины под караулом.
Сотник Семен Антонов жаловался Куликовскому, что подпрапорный Фесенко напал на его дом с козаками и разграбил его имущество; но на его челобитье со стороны полковника не последовало никакой резолюции. Это нам известен уже второй случай нападения и открытаго грабительства. Далее, тот-же сотник Антонов доносил: во время его отсутствия, в дом к нему ворвались три брата Радченко, ранили ножем козака Луценко, а козака волчанской сотни, Андрея Скомороха, случайно там находившагося, убили, изранив ножем и выпустив кишки. Когда это мертвое тело было привезено в полковую канцелярию, то сотник Антонов, содержавшийся в то время под караулом, узнав об этом происшествии в своем доме подал полковнику рапорт. Куликовский его не принял, мотивируя свой отказ тем, что Антонов, как некомандовавший в то время сотнею, мешаться в дело не имел права. На самом-же деле все это было сделано по проискам сотника Черняка, пасынка Куликовскаго и родственника убийц братьев Радченко. С обвиняемых не снимались показания и дело это безконечно долго тянулось.
Подал донос на Куликовскаго и писарь липецкой сотни Петр Непышный. Возгоревшееся дело так характерно рисует порядки на Украйне, так ярко выставляет отношения между собою старшин и козаков и трудность добиться последним какой либо справедливости в отживающий свой век слободской Украйне, что мы приведем здесь весь ход следствия по этому делу. В доносе своем Непышный взводил на Харьковскаго полковника следующия немаловажныя обвинения: Куликовский принуждал козаков продавать жене своей земли, платя за них, по своему усмотрению, очень небольшия деньги; во время пребывавия полка в компаменте на р. Комышевате открыл там лавку и приказывал козакам своего полка покупать в ней с естные и питейные припасы по произвольно установленной им-же цене, конечно, притом очень высокой, запрещая брать таковыя где либо в другом месте. Доносил, что Куликовский, накупив на полковыя деньги лошадей, якобы под артиллерию, принуждал после козаков , у которых умышленно и пристрастно браковал лошадей, покупать их по очень высокой цене у себя, наживая, таким образом, большия деньги; писал , что полковник установил пошлины с товаров на ярмарках в свою пользу, вопреки всем грамотам царским, гарантировавшим козачьи привиллегии. Обвинял Непышный Куликовскаго и в клоненииот исполнения служебных обязанностей, говоря, что он, будучи назначен с полком в прусский поход, не дошел даже до г. Валок, а под вымышленным благовидным предлогом возвратился обратно. Часть-же денег, предназначенных на военные расходы, удержал у себя и не выдавал также следуемаго козакам жалования. О последнем, в свое время, было донесено бригадиру Банческулу, но он не произвел по этому делу никакого следствия и самого доносчика поспешил услать в дальнюю командировку. Наконец, Непышный обвинял Куликовскаго еще и в том, что он определил в липецкую сотню сотником своего пасынка Черняка, приинявшаго козакам всевозможный обиды, державшаго прежняго сотника и сотенных старшин при себе для своих личных услуг. Многие козаки той липецкой сотни, не имея возможности сносить долее всех этих притеснений покидали свои дома и записывались в подданство в других сотнях. Обо всех деяниях Черняка Непышный донес Куликовскому рапортоы, думая, что найдет у него защиту, но полковник рапорт этот отдал Черняку, за что он и бил Непышнаго немилосердно. Потерпев неудачу и не найдя правды у своего полковника, Непышный прибежал к генерал -лейтенанту кн. Кантемиру (начальник Украинской дивизии) с жалобою уже на самого Куликовскаго, подробно разсказав ему о всех тех беззакониях , которыя творятся в полку. Кн. Кантемир приказал изследовать это дело Банческулу, который уже один раз, как мы видели, не пожелал делать неприятное Куликовскому. И на этот раз также Банческул, вместо всякого разследования, отослал Непышнаго в распоряжение Куликовскаго, по приказанию котораго, его страшно избили и посадили под караул. Будучи всячески притесняем во время своего сидения под арестом, Непышный, чтобы вырваться на свободу и продолжать свое искание суда над Куликовским, подписал "покорное доношение", где говорилось, что он на полковника доносил якобы неправильно. Конечно, Куликовский управлял полком, подобно отцу своему, очень недобросовестно и во всем этом деле, повторяем, был далеко небезупречен, если вынуждал подобное доношение, не хотел и боялся допустить дело до суда. Когда-же оно однако, туда попало, то всячески от него уклонялся, рапортовался больным и не поехал, например, в Белгород на суд, когда было приказано, "не взирая ни на какия отговорки отправить его" туда. Непышный-же, чувствуя, видимо, правоту своего доноса, не побоялся тягаться при тогдашних -то порядках с богатым и потому всесильным полковником .
После своего освобождения, Непышный вторично явился к кн. Кантемиру, разсказал, как пополняются его приказы о разследовании дела, и объяснил ему цель поданнаго извинительнаго доношения. На этот раз кн. Кантемир поручил произвести следствие в г. Ахтырке одному старшине. Но и это его распоряжение не привело ни к чему, ибо в Ахтырку не были отправлены нужные свидетели—сотники, писаря и козаки, почему и самое следствие не могло производиться.
Сознавая свое безсилие и принимая, видимо, участие в Непышном, правоту котораго он видел, хорошо зная по себе слободские порядки, кн. Кантемир отправил Непышнаго в Петербург, для принесения им лично жалобы правительствующему сенату, и выдал ему паспорт, под тем предлогом, будто-бы Непышный посылается им с "нужными делами". Не велика была, значит, власть командующаго войсками, если ему нужно было прибегать к подобным уловкам! Но и в Петербурге ждала Непышнаго неудача: его там арестовали и из сената препроводили в военную коллегию, которая притом прочла нравоучение кн. Кантемиру, чтобы он на будущее время подобных пашпортов не выдавал ("нужных дел" при писаре не оказалось) и требовала объяснения, почему он так поступил. Все это случилось в 1761 году.
С того времени дело начало переходить от генерала к генералу, из суда в суд, но нигде не оканчивалось. Прежде всего военная коллегия предписала изследовать дело "в немедленном времени" (указ от 11 мая 1761 года) генерал-аншефу Стрешневу, для чего постановлено учредить особую коммиссию и, если окажутся доносы, справедливыми, ..хотя в малом в чем", то Куликовскаго от командования полком устранить, назначив на его место способнаго и достойнаго старшину. Предписывалось притом родственников злополучнаго писаря не обижать, а относительно земель, которыя Куликовский репрессивными мерами покупал у козаков своего полка, приказывалось учинить разследование в Белгородской губернской канцелярии.
Между тем к Непышному, который все время содержался под арестом (Куликовский постарался сделать его положение там очень тягостным, на что писарь приносил жалобу в следственную коммиссию), являлся презус этой комиссии, подосланный, видимо, Куликовским , и уговаривал его повидаться с ним, поговорить и подать снова извинительное доношение. Снова Непышный подписывает "покорное доношение", доставляет тем себе благоприятный случай и бежит в Москву (1762 года), пытаясь еще раз добиться справедливости. Энергичнаго, но злосчастнаго писаря всюду преследовала неудача: его там, по приказанию генерал-аншефа гр. Девьера, арестовали и отправили с прапорщиком ландмилиции Кондаковым в следственную коммиссию, где посадили под караул, заковав, на этот раз, в кандалы.
Коммиссия, заседавшая в Харькове, разобрав дело, нашла доносы Непышнаго (и Довбни) неосновательными, а доносителя достойным наказания. Но, имея в виду то, что они уже "притерпели много", решила за лучшее это дело так оставить. С подобным решением не согласились, и дело долго еще тянулось. Попало оно, по указу военной коллегии (1763 года 28 окт.), вместе с другими делами, возникшими по доносам на Куликовскаго, к генерал-аншефу Олицу, но и им окончено не было.
После появления в Слободской Украйне премьер-маиора Щербинина, облеченнаго государынею большою властию, оно было передано, в силу указа военной коллегии (1764 года 12 марта), ему. Несчастный писарь Непышный по-прежнему изнывал под арестом, а полковник Куликовский, над которым тяготело столько обвинений, продолжал стоять у власти. Наконец, дело это разсматривалось в генеральном военном суде, заседавшем на украинской линии, в крепости св. Михаила. Непышнаго обвиняли в следующем: в бегстве из-под караула в Москву, в доносе на Куликовскаго. юридически сделавшагося ложным после поданнаго им извинительнаго доношения. Обвинялся он также еще в том, что будто писал на полковника разные пасквили, которые в были представлены в суд носледним. Непышный не признал на них своей подписи и доказывал, что они подложны. Не удалось ему доказать свой донос и по делу о насильственном приобретении Куликовским земель, хотя им и был представлен подробный список, у кого была куплена земля и сколько за нее платилось.
Но если Непышный и не мог доказать того пред судом, то можем теперь легко это сделать мы, приведя здесь сохраннвшийся в делах рапорт Харьковской полковой канцелярии (от 12 апреля 1765 года), из котораго видно, что "по народным жалобным делам " с "извинившихся" полковника и старшин (в силу указа правительствующаго сената от 23 марта 1765 года) было повелено взыскать деньги— "обидной суммы"—6019 руб. 40 коп., пошлин 607 р. 5 коп. и гербоваго сбора 8 руб. 28 коп.,, всего 6634 руб. 73 коп. Это лучшее доказательство справедливости доноса Непышнаго и виновности Куликовскаго, непризнавшаго себя виновным. Остается удивляться, как это удалось ему доказать свою "правость" и "винность" доносителей. В том-же генеральном суде разбирались также и жалобы других лиц на полковника и на всех причастных этому делу старшин, сообщников Куликовскаго в его корыстных деяниях: сотников Черняка, Мосцевого и полковаго писаря Романовскаго.
Из донесения Щербинина в военную коллегию видно, что в 1766 г. это дело, начатое в 1760 г., не приведено было еще к какому либо окончательному решению. По переформировании слободских полков в регулярные гусарские, эти следственныя дела (как "некасающияся до полков и теперь почти партикулярныя, подлежат более гражданскому суду") переданы были Щербининым в слободскую губернскую канцелярию, но, не принятия ею, направлены им были снова в военную коллегию. Словом, это дело в окончательной форме решено нигде не было. В аттестатах, выдаваемых Куликовскому, везде говорится, что на суде "во всем* открылась правость (Куликовскаго), а показанных доносителей и просителей винность". Значит, суд оправдал полковника даже в взводимом на него обвинении в насильственном приобретении земли, в том преступлении, виновным в котором он признал себя сам. Он должен был-бы отвечать также за бездействие власти, за дозволение заведомо старшинам притеснять полчан, участвуя даже с ними за одно. Ясно, что полковник Куликовский не мог быть безгрешным. Это можно уже заключить из того упорства, с которым Непышный, пришедиший в крайнюю бедность, поддерживал обвинение, и большого числа жалоб и доносов, поданных полчанами на полковника—своего притеснителя. За Куликовским числилось 1400 душ подданных черкас; поэтому он, будучи очень богат, легко мог ото всех откупаться, что было в обычае, и редкий судья того временя не был Шемякою.
Куликовский хотя не был наказан по заслугам, но все же это послужило ему помехою при расформировали слободских полков остаться на службе, чего он хотел и писал в своей челобитной. Его даже отставили от службы не в чине полковника, как Боярскаго и Тевяшева—ахтырскаго и острогожскаго полковников, бывших гораздо моложе его по службе, а только подполковником армии, т. е. тем чином, в котором он состоял уже более двадцати лет. И только в 1768 году ему удалось добиться своего желания—получить чин полковника в отставке, благодаря непонятному старанию Щербинина—он подал рапорт в военную коллегию, в котором просил уволить Куликовскаго в отставку с награждением чином полковника, говоря, что подобную награду он заслужил своею долговременною и «безпорочною» службою, участием во многих походах, в том числе и в прусском. Покривил и в этом случае Щербинин душею, благоволя почему-то к Куликовскому. Он пишет, что полковник доказал на суде свою невиновность, между тем , как вышеприведенный рапорт полковой канцелярии, о взысканных, деньгах за земли, поступил ведь, к нему-же; следовательно, он знал о виновности полковника. Щербинин в выданном аттестате говорит об участии Куликовскаго в прусском походе, в действительности же он в нем не был. Едва-ли, чтобы то могло быть ему неизвестно, ибо с 1757 года прошло тогда еще только десять лет.
Таково-то было положение дел в полку Харьковском, к концу царствования императрицы Елизаветы Петровны. Подобное-же творилось и в других слободских полках. Снова полчане, не видя иного выхода, согласясь между собою, решили обратиться к императрице. В составленной просьбе, они объясняли ей «бедственное положение края и просили о мерах к устранению его. Императрица раз уже исполнила их просьбы, она за то ее благодарили; но отмена реформ прошлаго царствования и возстановление прежняго порядка не принесли желаемаго результата. В крае настала полная распущенность, непослушание было в порядке вещей, дисциплина отсутствовала; полк пришёл, как мы видели, в крайнее разстройство. Существующий порядок вещей был уже неуместен —он приносил с собою только отягощение жителям и вред государству, ибо плохая была надежда на полки, находившиеся в таком печальном состоянии. Страну могло спасти только одно — это коренная реформа всего, и она была уже недалеко. Прошение к императрице повезли в Петербург острогожский полковник Тевяшев и сумской полковой писарь Вартановский. В то время дела делались не скоро, да и трудно было к тому-же вдруг придумать эти "меры", долженствовавшия принести с собою водворение порядка и благосостояния жителям.
Три года сидела депутация в Петербурге, терпеливо ожидая решения, и не дождалась— императрица Елизавета Петровна умерла, не сделав ничего для удовлетворения просьбы козаков .
<<предыдущая||содержание||следующая>>
