Генрих Хайль. Еще не слишком поздно.
Воспоминания немецкого солдата

Уже давно сам для себя сделал вывод , что попытки узнать , что на самом деле происходило в прошлом - дело очень не простое. Хотя бы из-за того, что на каждом ее временном отрезке обязательно присутствовал некий элемент целесообразности в интепретации происшедших событий, который искажал или вовсе замалчивал часть событий. Самыми объективными источниками остаются документы и воспоминания обычных рядовых людей, которым в общем то начхать на эту самую политическую или иную целесообразность. Но пишут мемуары все же обычно люди, наделенные в прошлом положением и властью и обремененные этой самой пресловутой "целесообразностью". Трудно бывает понять, насколько много в таких воспоминаниях полноты и правды, и писал ли эти воспоминания живой человек, а не робот. От обычных рядовых людей чаще слышишь устные воспоминания, но бывают и печатные находки.
Совершенно случайно в Интернете натолкнулся на эти мемуары, встретив знакомые наименования населенных пунктов. Еще более ценным было то, что это был взгляд с "противоположной" стороны. Но взгляд был человеческий.
Немецкий язык не изучал. Часть книги, касающуюся событий 1943 года под Харьковом, перевел как смог, возможна масса ошибок и некорректностей. Но мне было ценно в тексте другое -человеческие чувства. Разные - и хорошие и не очень, как и у большинства из нас. Тем, кто знает немецкий и захочет прочитать все в оригинале - Вам сюда: http://www.mohrsnh.de/Heinrich_Heil/heinrich_heil.html

То, что я испытал и теперь описываю, произошло уже более 50-ти лет назад. Поэтому, можно было предположить, что скептики могли бы даже сказать, что вспоминать по прошествии такого длительного времени о событиях и фактах с достоверностью и ясностью все же, пожалуй, более чем спорно. И, все же, это именно так. Именно невероятное большое изобилие здесь изображенных событий все еще ясно является мне в воспоминаниях. Даже если точная дата (исключая очень четкие события, такие как: освидетельствование, призыв, приведение к присяге, обучение, первая боевая операция, ранение, последний отпуск, взятие в плен, лагеря для пленных, освобождение и возвращение домой) зачастую больше не памятна мне, упомянутые месяцы и годы соответствуют описываемым событиям совсем определенно. Даже по прошествии длительного времени, сложившегося из многих прошедших дней, месяцев и годов, наполненных большим количеством других переживаний и событий, все, что изображено, ясно представляется каждый день мне и в настоящее время. Никакое из событий не забыто, не потеряна его яркость, и памятно оно точно так же. Именно в настоящее время, с его многими войнами, с большим количеством бедствующих беженцев, гибелью тысяч детей и умерших с голоду стариков, мои воспоминания возвращают меня назад в мое собственное прошлое. Они идут назад во время, в котором я был труд-армейцем, затем солдатом и затем пленным в бывшем СССР. Как я думаю и действую сегодня, как я думал тогда, действовал и жил, кем я стал и являюсь сегодня, то время создало меня тогда и сделало таким, какой есть сейчас.

Как и написано в заголовке "Еще не слишком поздно" - пришла пора излагать письменно эти воспоминания. Еще я помню почти все. Пора дать волю Мыслям, которые я ношу уже больше чем 40 лет с собой. Всегда, однако, кое-что иное имело в моей жизни преимущество. Сначала это было потерянное время молодости, которое как-нибудь хотелось догнать, затем поиск спутницы жизни, с которой хотел строить общую жизнь, затем свадьба, дети, профессия, дом, профессиональное преуспевание, родители, здоровье, и возможно, также и личная халатность. Я часто думал о моем проекте, желая его осуществить, но не имел на него времени. Теперь я осуществлю мой план.

Я не хочу писать книгу моих воспоминаний, чтобы опубликовывать ее, и, вероятно, зарабатывать этим деньги. Это не является моим намерением.

Наконец, я не поступаю как писатель, пишущий о событиях происшедших с кем-то другим, а не со мной. В моих мемуарах не описаны никакие подвиги, я не был никаким героем и не хотел никогда быть одним из них. Будучи солдатом, не по своей воле, но все же хорошим солдатом, я часто имел страх, очень большой страх. Страх потерять мою жизнь или вернуться домой инвалидом. Я не хочу иметь никакого капитала от этого страха. Мое намерение очень просто. Чтобы мои потомки, мой сын Иоахим и моя дочь Улрике, а также и их дети, и дети их детей могли прочитать однажды, если у них будет интерес к этому, что я испытал как рядовой трудовой армии, затем как солдат и, наконец, как пленный в России и все это пережил.

Я изображаю здесь время с 3 сентября 1941, дня моего призыва до 27 июля 1948, когда я вернулся снова домой из плена. Это в целом почти 7 полных лет, или 2 459 суток. Это было время в жизни человека, которое называют мимоходом как молодость, время поисков и развития либо к хорошему, либо плохому человеку. Часто его называют также "самое прекрасное время в жизни". Если это действительно так, то моя молодость была совсем другой, только не “самой прекрасной". Но, так жилось не только мне, так жилось почти всем молодым людям тех времен, таким образом или, все же, довольно похоже.

Время было обусловлено самой несчастной и самой нечеловеческой войной всех времен. Войной, которая принесла такую большую скорбь, бедствия, смерть и опустошения большим массам населения. Было, пожалуй, только совсем немного немецких семей, в которых не нужно было жалеть о погибших. Не только в Германии война оставляла после себя свои следы. Почти всюду по миру видели их. Но их описывать - не мое намерение. И так много посторонних и некомпетентных писателей и авторов по указанию и без него делали это. Часто описывали действительность точно, так же часто - ошибочно, часто окружали героическим ореолом, и также часто - дьявольским. Всю правду о событиях войны, об успехах и поражениях, о "Почему и Отчего", мы никогда не узнаем, пожалуй, с полной достоверностью.

Я планирую написать эти воспоминания, чтобы достичь цели, которую я поставил себе сам. Но еще и показать, что человек все может вынести и выдерживать. На что человек способен, если безжалостный долг и такая же сильная воля стоят за его поведением, если он хочет выживать и выходить из часто безнадежных ситуаций с невредимыми телом и душой. И как часто случалось у меня?

Если включить радио или телевидение, в течение этих дней и месяцев, слышим и видим о новых войнах, преследованиях и изгнаниях, которые происходят именно сейчас, снова ведя людей от одних страхов к другим страхам. Или человечество не сделало выводов из Мировой Войны? Не мало ли горя и бедствий на свете приносится природой? Или некоторая немногочисленная часть людей, стремящихся к власти над своими ближними и не очень ближними народами, ради сохранения этой власти уничтожают, изгоняют и искореняют других людей, имеющих другое мнение, чем они? Когда человечество поумнеет?

Вопросы - вопросы - вопросы, и никаких благоразумных ответов.

Почему война происходит в Чечне и Югославии, в Бангладеш и Африке? Это разве стихийные бедствия, как землетрясение в Японии или наводнения в США? Не достаточно ли потерь за счет стихийных бедствий? Есть необходимость в войнах? Что происходит в головах ответственных политиков? Вопросы! Кому отвечать?

В моих воспоминаниях немного имен и фамилий. Это имеет различные причины. Я не имел ни с кем из многих приятелей длительных контактов, они чередовались очень часто, особенно в России. Многие прибывали, назначались, и исчезали уже через несколько дней, или даже погибали. Едва слух привыкал к их именам. С некоторыми приятелями из тех времен я имею еще сегодня переписку и вижу их время от времени. Но большинства вероятно, уже нет в живых.

Я записал первые описания где-то в октябре 1988. В это время Вильгельм Лауб, бывший школьный товарищ уходил от меня, здесь в родной деревне. Вильгельм был старше меня на год, однако, мы ходили оба в один школьный класс. Мы были в России некоторое время, около 2 месяцев, вместе. Его смерть побудила меня, чтобы я начал писать эти страницы.

Последние недели во Франции

С 10 февраля началась подготовка транспортных средств к отправке на восточный фронт, мы об этом знали, однако , время проходило в обыкновенных работах. Теперь, я водил грузовой автомобиль, а не автобус и был более часто занят во внутренней службе или был сопровождающим. Это происходило в первом квартале 1943 года. На восточном фронте, на всех театрах военных действий шла ожесточенная борьба. Всюду немецкие части отступали перед более сильным противником. И никто не замечал все это? Слепы ли были все руководители и весь народ, или были оболванены таким образом, что никто не понимал, что войну не возможно больше выигрывать, что она проиграна уже давно? То, что это может продолжаться только лишь короткое время до своего конца? И как конец будет выглядеть?
Вероятно, мы действительно обладаем чудо-оружием, о котором с давних пор говорится?
Многие все же верили еще в победу, как и я, вероятно. Каков конец будет, однако, если мы потеряем победу? В ежедневных "сообщениях вермахта" маленькие успехи высоко превозносились, но ничего почти что не сообщалось о все более больших потерях и все более быстрым отступлении.

Транспорт в Россию

 

Капитан Вильгельм сообщает о готовности части к погрузке на вокзале Hazebrouck

Как часто и бывает, на этот раз, развитие событий приобрело совсем другой ход, чем мы надеялись. Мы надеялись, что будет возможность оставаться еще долго во Франции. Ошибочно и напрасно надеялись. Совсем неожиданно пришел приказ на марш для всей части. Мы перебазируемся на восток. Теперь безобразная война начинается также и для нас. До сих пор она была еще гуманна. Прекрасное, почти спокойное время во Франции прошло, к сожалению.
Началась предварительная подготовка для нашего перебазирования. Транспортные средства инспектировались, автомобили обеспечивались новыми запчастями, оружие и одежда, где было необходимо, были дополнены или заменены. Наш тактический знак, который до сих пор представлял из себя полукруг на треугольнике, выглядевший как стилизованный гриб, перекрашивался зеленой маскировочной окраской. Теперь рисовался Майнцский герб и двойное колесо. Отныне это был знак 282 пехотной дивизии. Мы принадлежали ей как подразделение снабжения. Военная часть формировалась из резервных подразделений, таких как наша, которые непосредственно передавались в подчинение нескольким батальонам уже опытных солдат. Мы должны были прибыть на южную часть восточного фронта. Но все по порядку, начиная с начала.

И так, где-то с 10 по 15 апреля совсем неожиданно был получен утвержденный приказ на марш. Мы посылали все, что необязательно в использовании, назад на родину нашим родителям. Многое там насобиралось. Не верят, что у вояки что-то накапливается. Некоторые письма были сожжены или порваны. Что могло пригодиться в России из этого? Дни проходили, пор пока все не было отрегулировано и было упорядочено. Наше расположение в Steenvoorde убиралось, все было убрано и то, что должно было браться с собой, располагалось на грузовых автомобилях. Затем мы ехали в Hazebrouck . Была ли занята школа, в которой располагалась до сих пор наша часть, вновь или оставалась пустой, я не могу сказать. Я не видел никого, кому бы осуществлялась передача. В Steenvoorde имелся только маленький вокзал и не было никакой грузовой платформы. Он был неподходящим для отгрузки наших транспортных средств. Мы ехали после Hazebrouck на грузовой платформе в голове поезда. Это было к вечеру. Соединяемся ли мы в один более большой эшелон, или нет? Это был вопрос. Никто не разбирался. Все шло таинственно само по себе. Нам были знакомы вокзал и разгрузочные платформы. Как часто мы забирали здесь различные грузы и парковали перед погрузкой свои автомобили под высокими деревьями, которые стояли там? Теперь это уходит в прошлое. Сегодня мы будем здесь стоять в последний раз. Что ждет нас в будущем, что ожидает нас в России?

Долго погрузка нашей части не продолжалась. У нас было немного транспортных средств. Если память мне не изменяет, их было не больше 30 штук. Все они были установлены на грузовой платформе при внимательным руководстве железнодорожных техников на набольших расстояниях друг от друга. Посредством больших деревянных клиньев и огромного количества проволоки, они были крепко зафиксированы по всем 4 сторонам. Перекос проверялся, где необходимо еще раз подтягивался крепеж, чтобы затем транспорт мог отправляться в лежащее впереди Темное будущее. Теперь часть больше не называлась “колонной Вильгельма”, новое название ее было - “транспортная часть 282". Четыре эшелона по 5 грузовых автомобилей и легковой машине в качестве машины командира взвода – такова была общая численность. В середине нашего поезда, который не был очень большим, находился открытый грузовой вагон. На полвысоты борта в середине этого вагона из сильных брусьев и досок была сооружена платформа. В середине платформы был смонтирован на поднятой, завинчиваемой 3-ноге пулемет с щитком для противовоздушной обороны от возможного нападениями низколетящего самолета. Я не полагаю, что такая оборона имела бы успех в случае воздушного налета. Разве что против самолета типа У2, при нападении других самолетов шансы пулеметного расчета на существование были бы равны нулю. Хорошо, что эта ситуация не наступила. Но во время транспортировки при платформе было несколько ящиков с боеприпасами, часть из которых были трассирующими. В четырех углах вагона лежали соломенные тюфяки для отдыха свободной охраны. Пулемет должен был быть боеготов во время всей поездки всегда. "Вот сейчас наступит серьезная обстановка, сейчас это начнется". Эти тяжкие мысли были, пожалуй, у каждого из нас.

Наш транспортный поезд - вид с платформы противовоздушной обороны

Еще ночью, после того, как мы получили наш ужин, прибыл локомотив и поездка в неизвестность началась.

Всю поездку описывать нет необходимости. Она проходила, в общем и целом, без больших проблем. Я надеялся, что она пройдет через Саарбрюккен - Майнц. Но все получилось иным образом. Если бы ехали по этой трассе, мы проехали бы рядом с домом и мои родители смогли бы вероятно увидеть меня. Сегодня я радуюсь, что это не случилось. Вероятно, была бы только очень короткая встреча в течение нескольких минут, пока поезд проезжал станцию, возможно, была бы и более быстрая поездка, которая также не принесла бы радости ни для меня, ни для моих родителей. Это были бы мгновения полные страха и слез. Слез лилось в это несчастное, катастрофическое время больше чем достаточно почти в каждом доме в Германии ежедневно. Ужасы войны не проходили мимо какой-либо входной двери. Черный цвет, краска скорби, покрывали большинство женщин, безразлично, была ли она молода в те времена или стара. В больших семьях нужно было уже скорбеть в то время о погибших и пропавших. Только немногие семьи оставались нетронутыми от этих страхов.

Прием пищи во время транспорта в Россию (2справа- солдат Мейер)

Вернемся к поездке. Из Hazebrouck путь шел через Лилль, Бельгию, через Брюссель, маленькую часть Голландии, затем через немецкую границу около Аахена, Кельна, Дортмунда, Ганновера в Берлин. Весьма редко поездка из-за заправок водой или углем прерывалась. Так же было мало задержек поезда из-за пропуска других поездов, которые не имели никакого военного значения. Часто отдельные трапезы получались запоздало. Всегда - таким образом, как это позволяла ситуация. И всегда быстро. В Берлине, который я видел, впрочем, впервые, мне запомнилась совсем ясно картина, которую я вижу перед собой ясно и сегодня, это была реклама, хорошо нарисованная на кирпичной стене высотой 15 м для Persil . И эта картина вызывала в моей памяти наш магазин в родной деревне. Я видел полки, стойки, шкафы, весы, бутылки с вином и спиртными напитками, ежедневных многочисленных клиентов и детей, и не в последнюю очередь моих служащих. Мое настроение, которое было и без того очень отвратительным, к концу поездки упало до нуля.

Из Варшавы шла поездка далее в Брест - Литовск. Брест - тогда Литовск был станцией, где почти все эшелоны, движущиеся к восточному фронту, делали остановку

От Бреста путь шел к Ровно, затем Киев. От Киева в Полтаву, Мерефу и Харьков на Украине. Сюда мы прибыли во вторник, рано утром на вокзал. В этой поездке в Россию я был почти всегда в вагоне при пулемете противовоздушной обороны. На это имелось 2 причины. Так я видел, все же, кое-что на пути из Франции через Бельгию, Германию, Польшу и Россию. Вторая причина, почему я пошел в охрану – на открытом вагоне, было лучше, чем вместе со всеми командами и унтер-офицерами, в 2 вагонах для скота. А это не было удовольствием. Было очень тесно. Каждый стоял или лежал на пути у другого. Кроме того, там всегда играли в карты. Я разбирался в Скате или другой игре в карты довольно скверно. Что тогда я должен был делать в вагоне для скота? В заключение я хочу заметить, что за время всей поездки, ни разу не стреляли из МГ. На наше счастье никакой самолет не атаковал наш транспорт. Слишком невыгодной целью были несколько вагонов. К концу войны даже маленький транспортный поезд летчиками был бы обработан таким же образом, как и большой.

На транспорте в Россию – противовоздушная оборона

Во время этой поездки в западной части Советского Союза мы встречали первых беженцев. Они проходили рядом с железнодорожными путями и имели совсем немного с собой вещей. Как бедно выглядели люди, как была бедна вся местность. Это был уже шок для тех, кто это видел. Различия между западом и востоком, между Францией и Германией и затем этой страной. Там все было чисто, аккуратно и ухожено, деревни выглядели прекрасно и были убраны, здесь - грязь, беспорядок, грязь и мусор всюду. Даже если во Франции все деревни и городки не так выглядели как в Германии, даже если все дома не были покрашены таким образом как у нас – чистота и порядок всегда приносили хорошее настроение, как и все остальное. Здесь все было только серо, или вообще бесцветным. Если я думаю о Париже, о Лилле или о ля Рошели, городах в Бельгии(страна выглядевшая по-немецки), Ганновер, Берлин, страны, которые мы проезжали, здесь я видел людей с их детьми, их точную противоположность. Уже в Польше можно было заметить большие различия, которые становились все большими при продвижении на восток. Варшава была овеяна дыханием еще близким к западу, там господствовал еще в некоторой степени порядок. Но здесь? Никаких улиц, не говоря уже о тротуарах, никакого уличного освещения, маленькие, соломой или жестью покрытые, за хворостяными изгородями и под иногда очень высокими деревьями крестьянские хижины. Болото, грязь, беспорядок. Никаких водопроводов, везде видели в большом количестве шахтные колодцы. Маленькие лошадки, маленькие тощие коровы, маленькие грязные свиньи, маленькие повозки, часто запряженные только тощим конем. Люди без радостных выражений лиц, удрученные, со страхом и ненавистью или просящим выражением в глазах, грязные, никаких ботинок в ногах, в косынках или закутанные в шали. Здесь мир выглядел таким образом. И много детей. Часто они бежали рядом с медленно ползущим поездом и просили, если мы ехали через растянутую деревню. Я не мог и не смотрел в эти глаза, полные страха и вопросов, глаза, которые видели уже ужас войны и познакомились с ней, этого не забывают. Что мы могли дарить детям? Вероятно, кусочек хлеба? Мы имели сухари для них в нашем багаже. Чего-то большего не имелась, конфет, сладостей и шоколада в Германии также не было уже больше чем 3 года. Мы не знали ничего об этой огромной нищете в аграрном государстве России. Сегодня, в 1995 году снова можно видеть те же просящие, печальные, боязливые и вопросительные детские глаза по телевидению и газетам. На Балканах, в Африке, в Азии и снова в России. Мир немного изменился. И это будет продолжаться так еще долгое время. Вероятно, всегда.

Беженцы, сфотографированные во время транспорта в Россию

На этом участке пути по северной части южного фронта, эшелон должен был ехать очень часто совсем медленно. Пути и железнодорожные полотна были в плохом состоянии. Это плохое состояние усугублялось еще тем, что партизаны, которые предпринимали диверсии к немецким транспортным линиями, были особенно активны здесь, на этой железнодорожной линии. Партизаны подходили в большинстве случаев ночью из своих убежищ, взрывали железнодорожные насыпи, пути или мосты в воздух и исчезли на рассвете снова в непроницаемом лесу. Часто разрывные заряды в путях были снабжены замедлителями, которые активировались только, если раньше по ним прошло определенное партизанами количество колес. Это могло быть уже и первой парой колес, после чего локомотив взлетал в воздух. Каждая из сторон, как немецкая, так и партизанская, были порядком изобретательны, что касалось применения и уклонения таких разрывных зарядов. Сначала локомотив ехал в середине поезда, затем в конце, или пускали локомотив и 2 или 3 пустых вагона или были загруженные с песком и камнями, а затем пускали несколько эшелонов вместе с сильной охраной. Но так же и партизаны понимали это. Один или 2 поезда не подрывались, затем снова подрыв и еще. Было уже правилом без приказа или без причины не заходить в лес и быть всегда бдительным на территории вокруг железнодорожной насыпи. Если замечали самое маленькое движение рядом с путями, сразу же стреляли. Обе стороны были суровы в своих методах. В большой поездке длиной 100 км мы видели уже, как несколько совершенно разрушенных железнодорожных поездов лежат рядом с путями. Рваные, выгоревшие и разграбленые.

Когда-то это было военным имуществом, большое количество солдат было уничтожено там. Наш маленький транспорт не был выгодной целью для удара. Поезд, который прошел трассу перед нами, был обстрелян и взорван. Мы видели результат нападения, когда проезжали место уничтожения. Несколько часов мы должны были ждать военных инженеров, которые охранялись полком пехоты, которые отремонтировали пути и сделали трассу снова проходимой. Это время наш повар использовал, чтобы с несколькими людьми свалить березу и получить таким образом новое топливо для походной кухни. Березы стояли у полотна рядом с путями. Леса покрывали самую большую часть западной России. Выслеживать партизан и обезвреживать было невозможно в виду почти естественных обстоятельств в России. Страна была такая большая, леса такими непроходимыми и необозримыми и население, конечно, не помогало нам, оккупантам.

Как сквозь землю исчезли партизаны, если на них устраивали охоту. Исчезнуть им в таком бесконечно большом краю было совсем легко. О величине этой страны можно сказать то, что попытка ее осмотреть и измерить вызовет отчаяние от ее бесконечности. Непроходимые леса по обе стороны железнодорожных линий представляли самое хорошее убежище партизанам. Вдоль путей березовый лес извивался целыми днями у железнодорожной насыпи. Ко всему этому прибавлялось еще очень часто болото, масса болот. Проникать в этот хаос из деревьев, кустов и густого кустарника, ориентироваться и затем преследовать и ловить партизан, было равносильно поиску иглы в копне сена. Я раз испытал хотя и необходимую, однако, напрасную и таким образом бессмысленную охоту на партизан позже.

Мое пребывание в России

Поездка к фронту

После более чем 14-дневного путешествия, прерываемого только несколькими немногими и нежелательными остановками, нарушающими поездку по железной дороге, мы прибывали в Харьков. Там наш поезд сразу был разгружен. Я стал снова водителем и вез командира взвода первого эшелона, фельдфебелей Гута. О нем была уже однажды речь и я еще раз упомяну о нем. Мы должны были еще в этот же день прибыть на наши квартиры к востоку от Харькова, расположенные за несколько км от фронта. Покинув вокзал, мы ехали наверх, немного поднимаясь главной улицей, улица называлась, впрочем , RIMERISKAJA , где мы увидели первые следы войны. Разрушенные дома, развалины на улицах и площадях, центр города был разбомблен и выгорел почти полностью, на изгибе улицы стоял выгоревший русский танк T-34. Всюду можно было видеть солдат, всюду присутствовали указатели на воинские части и на учреждения вермахта. Мы проезжали мимо дома солдата в опере, на "Красной площади" с жилым кварталом и большими, монументальными административными зданиями города и Советов. И всюду видели полевую жандармерию (На языке солдат они назывались "цепными собаками"). Они регулировали движение к фронту и от фронта. Так много солдат я раньше не видел с момента моего приведения к присяге 12 месяцев назад. Даже в Париже, где было очень много служебных учреждений вермахта и, соответственно их служащих. Только здесь было много хаоса. Всюду гонки, толчки, ужасная толкотня и неразбериха. Грузовые автомобили, легковые машины, упряжки лошадей, мотоциклы и впервые - довольно большое число машин красного креста. Фронт был близок. Я видел совсем немного гражданских лиц, и они были торопливы в их поведении. Они должны были добраться, по-видимому, очень спешно снова в свои квартиры. Это выглядело так, как будто бы они боялись нас, немцев. Мое удивление было большим и неподдельным.

Мы въехали на несколько отлогую, широкую улицу идущую в направлении Белгорода на север из города. Кто-то, кто должен был нас инструктировать, пожалуй, сделал это ошибочно, или кто-то неправильно понял карту, или план был ошибочно прочитан. В будущем это еще раз не должно происходить. Так ошибочно прочитанная карта может иметь фатальные последствия. Когда мы покинули город, мы устанавливали, что ехали в ошибочном направлении. Вся колонна отъехала направо от шоссе и остановилась под открытым небом на открытой местности. Впереди, приблизительно в 300 - 400 м территория слегка спадала, затем после примерно 500 м снова слегка поднималась к лесу. Шоссе, которое поднималось, проходило почти точно на север. Здесь я услышал впервые артиллерийскую канонаду. Хотя мы находились на большом удалении, однако, была заметна близость фронта. Теперь я был действительно на войне. Была ли война до сих пор только детской игрой?

Подъехавшая полевая жандармерия изменила направление движения, и мы должны были возвращаться через весь город. При запуске моей машины, отказывал мотор, он не начинал работать. У меня была "Олимпия Опель" и она настолько стала горячий, что мотор больше не получал никакого бензина. Солнце стояло почти вертикально на небе и казалось таким горячим, воздух настолько стал горящим, что бензонасос сосал только лишь бензиновую смесь воздуха. Это была уже вторая авария на сегодняшний день. Если все продолжится таким образом, то будет "прекрасно". Наш механик, фельдфебель Валдшмидт, или как его называли лесовик, старая лисица, нашел, однако, очень быстро ошибку. Из куска жести, которую он наколдовал неизвестно откуда, он сделал что-то вроде радиатора между мотором и бензонасосом. После паузы около 30 минут, во время которой мотор и бензонасос были охлаждены, мы смогли продолжить нашу поездку. Мы проехали снова в направлении центра города, снова на Красной площади, мимо оперы и мимо дома солдата и затем увидели на большом перекрестке указатель с тактическим знаком нашего подразделения. При продолжении поездки проехали мимо учреждения полевой почты, слева от дороги располагался полевой госпиталь и по прошествии некоторого времени самое большее 30-40 минут мы были на городской окраине, в направлении LOSEWO . Город потерялся совсем незаметно в пространстве. Постепенно дома стали все меньше, затем прибывали деревянные домики за деревянными изгородями, часть из которых была покрыта снова с соломой или жестью, а затем только лишь маленькие сморщенные домики, несколько маленьких садов, время от времени шахтный колодец и затем только лишь незастроенная страна. Дорога была точно такой же, как пути, которые отходили от нее налево и направо в сторону домиков, не асфальтированной. Она состояла только из гладко утрамбованного песка или земли. Шоссе совершенно не напоминающее улицу в Германии, и уж с автобаном никак нельзя сравнить.

На нем не было никакого ограничения проезжей части, канав или дорожных указателей, или километровых столбов, или дорожных знаков. Ничего этого. Оно могло быть широким или узким, иногда двухпутным , затем снова широким. Так что нельзя было говорить об улице в собственном смысле слова. И всегда она была только из песка или земли. Песок был так свободен, что такой можно было встретить только в пустыне. Сегодня шоссе проходило здесь, завтра, очевидно, уже из-за необъяснимых обстоятельств гораздо дальше слева или справа. Я никогда не испытал такого шока от того, что увидел. Я не имел никакого представления об этом всем до этого самого дня после пасхи в 1943 году, хотя и видел это в киножурналах, и слышал в вступительных комментариях к бегущим кадрам фильма, что-то в этом роде похожее. Я должен был учиться ездить на таких улицах, и это было трудоемким занятием. "Олимпия Опель" был для этого вида улиц почти непригоден, для этих мест он не был построен. Все же все удавалось соответствовать обстоятельствам.

Теперь мы ехали, во второй половине дня пасхального вторника, в восточном направлении навстречу фронту.

Насколько было далеко до собственно самого фронта, к HKL , т.е. "основной линии фронта", мы, конечно, не знали. Настоящее ее положение так точно менялось как шоссе, сегодня здесь, завтра там. Но так далеко ехать нашей части снабжения не было необходимости. Около 18:00 ч., это время я никогда не забуду, мы прибыли в выделенную нам деревню Терновую. Мы парковали транспортные средства под деревьями или в лесопосадках и садах и разгружали сначала наше оборудование. Мы теперь были "целью".

В Терновой .

Первый осмотр деревни состоялся и, как и все в России, принес нам большие неожиданности. Как все русские деревни Терновая была вытянута в длину и располагалась в 500-ах м от шоссе в стороне на маленьком, плоском холме. Ниже холма была маленькая река, долина которой была широкой, за счет расположенных по всей долине прудов . Луга там были совсем болотистые, нельзя было вступать в них. Зато уток и гусей имелись в невероятно большом числе. Мне казалось, что их были тысячи, всюду, все было бело от них. Если хотели на реку, то нужно было идти по деревянным помостам. В центре деревни, откуда расходились 4 улицы, был шахтный колодец и стояли несколько высоких деревьев. Совсем рядом с источником, рядом с большим деревянным домом, были поставлены наша походная кухня и продовольственная машина. В ложбине, которая шла от центра деревни в направлении реки, мы расположились первым эшелоном. Там было только 4 или 5 домов и в их дворах рядом с домами стояли наши транспортные средства.

Жители нашего дома еще присутствовали. Молодые супруги, в возрасте около 30 лет, с мальчиком, вероятно, 6 лет. Первой ночью мы спали еще на земле рядом с нашими машинами. Но уже через день после этого люди попросили нас, чтобы мы спали в их доме. Однако, мы должны были отказываться от этого и делали это охотно, опасаясь, вероятно поймать как-нибудь какого паразита.

Первая фотография из Tерновой - Во дворе перед домом

Однако, я осмотрел уже во второй день после нашего прибытия, внутреннюю часть дома. Большим дом не был, вероятно, длиной 8 м и шириной 6 м. Кухня была самым большим помещением, несколько меньшей была спальня. Помещение для кладовой и 2 очень маленькие палаты, это было все. Всюду было очень чисто. Стены были покрашены белым. Окна, в самом большом помещении 3 и в других комнатах по 1, были очень маленькие и закрыты занавесками из тюля. На подоконниках стояли несколько цветов. Это было вскоре после пасхи и всюду снаружи цвела природа. В углу, на подставке, стояла святая картина, ИКОНА, с пасхальными лентами, украшенная 2 свечами. (Владеть иконой и устанавливать ее, было в атеистическом Советском Союзе очень рискованное предприятие. Люди, у которых было найдено что-то в этом роде, должны были рассчитывать на наказание или лишение рабочего места) Перед этой подставкой стоял стол, на котором не лежала, однако, никакая скатерть. На полу, который состоял как все помещения в доме не из досок, а из утрамбованной глины, была разбросана трава, которая распространяла хороший запах во всех помещениях. На виду, прямо в углу, тотчас же рядом с дверью, располагалась большая "Печка" . "Печка" - это большая, сложенная печь, которую можно встречать и сегодня в сельских местностях по ностальгическим причинам. В этой одной печи варилась, выпекалась и поджаривалась. Так как сельское население в России большей частью ело густой суп, приготовление пищи было простым делом. Все примеси закладывались в железный горшок высотой от 20 до 25 см, который ставился рядом с открытым очагом и затем двигался деревянной длиной до 2 м вилкой в дровяной жар или непосредственно рядом с ним. Такой способ приготовления требовал осторожности. Зимой, имеющиеся сапоги из войлока или как их называли валенки, которые были в большинстве случаев совсем мокрые, ставили или ложили рядом с этой открытой печью, которую нужно было запирать железной заслонкой,. Огонь большим не был в печи, но толстые стены печи хранили тепло до утра следующего дня. Другим использованием печки было то, что верхнюю часть покрытия использовали зимой как место сна для всей семьи. Я был больше чем удивлен чистоте в этом доме. Чего-нибудь такого я не ожидал. Маленький мальчик наших хозяев квартиры получил впоследствии часто кусочек сахара или конфету, если я получал что-нибудь от моих родителей посылкой. Он никогда не попросил. Женщина подарила мне самому еще дополнительно на пасху пестрое пасхальное яйцо. И это не было последним проявлением. Эта маленькая человечная сцена подсказывала мне, что не должно быть войны на земле, что можно взаимопонимать, что можно жить мирно друг с другом, если этого хотеть.

На нашем земляном бункере - 4 человека из гарнизона

В продолжение нашей улицы, которая представляла собой, собственно, больше полевую дорогу, за площадью в центре деревни, были поставлены другие транспортные средства нашей колонны. Почти в конце деревни, при несколько более большом доме, слева от дороги, стоял во дворе наш штабной автобус. В задней части автобуса наш командир, лейтенант с Шминке приготовил себе квартиру. (Капитан Вильгельм остался во Франции. Все же, он был стар уже командовать частью, слишком стар для России). Лейтенант Шминке был очень большим трусом и заячьей душой. Если ему нужно было выйти ночью по нужде, он исполнял эту естественную потребность просто через окно в двери автобуса. Следующим утром солдат за ним должен был выметать остатки. В бывшей школе, не далеко от походной кухни расположился медпункт с санитаром и его вещами. Совсем рядом со штабом, напротив наискосок, обосновалась в свободном доме охрана. Таково краткое описание нашей деревни. Ее жителей мы видели только очень немногих и это были либо более старые люди, либо маленькие дети. Много детей было вообще без присмотра, имели подстриженные наголо головы, даже девочки приблизительно до 6 лет. Дети не носили обуви или что-то в этом роде, они бежали всегда только босиком и это делали очень быстро. Одежда, которую они носили, была, собственно, только коричневыми или серыми лоскутами. Я предполагаю, более молодые жители, возрастом между 20 и 30 годами убежали в густые, непроницаемые леса, или были солдатами в советской армии. Мы надеялись, что сможем оставаться в этой деревне на более длинное время. К сожалению, было по-другому, совсем иначе. Сначала, однако, я еще опишу, что происходило первым утром после нашего прибытия здесь в T ерновой, совсем рано, около 5:00 ч..

Мы лежали еще во сне, когда дикая стрельба и громкие крики по-русски, беготня, смешанная с топотом, нас разбудили. Все вскочили, надели ботинки, схватили винтовки (мы не снимали форменную одежду ночью) и смотрели, что там случилось. Прорван ли русский фронт и оказался ли он уже в деревне? Неужели только за одну ночь захвачено так много территорий, глубиной почти 20 км? Это было моим первым опасением. Должны ли были мы вступить сегодня уже в сражение, в котором мы могли бы погибнуть, закончится ли моя жизнь здесь уже? О взятии в плен, которое тоже было бы возможно, я никогда не предполагал еще. К счастью, ничего такого не произошло. Ни какое из моих опасений не оправдалось. Как мы радовались все и облегченно вздохнули, когда устанавливали, что все волнения вызвала совсем другая причина. Но, что случилось в действительности? Почему столько волнений? Только спустя некоторое время просочились сведения о событии.

Русский бомбардировщик, который атаковал с севера цели в Харькове вместе с еще 2 другими самолетами, был подбит нашей зенитной артиллерией. Однако, он смог отлететь от города и затем должен был совершить вынужденную посадку поблизости нашей деревни, по ту сторону маленькой речки на отлогом склоне, недалеко от леса. Крик, разбудивший нас, исходил от русских, которые стояли также в нашей деревне. Мы узнавали об этом только позже. Это были казаки, в немецкой форменной одежде, под руководством собственного офицера, называемого их атаманом, воевавших против Красной армии. Это был казачий эскадрон. Казаки имели в большинстве случаев маленьких растрепанных лошадей. Наездники, ездили верхом, по крайней мере, сегодня, без седла и уздечки с упряжью и размахивали совсем дико в воздухе своими саблями. Это была довольно впечатляющая картина. Эти парни, в немецких мундирах, с особенно прекрасным и большим знаком на правой груди, с пистолетом или саблей в руке, патронной лентой через плечо перекрещенной на груди, в диком галопе и сильно крича скакали к сбитому самолету. Но, когда они прибыли туда, прошло много времени, и двое летчиков исчезли уже в близлежащем лесу. Казаки, а также мы должны были пробираться верхом, и мы также пешком друг за другом по болотистым лугам на реке. Таким образом, потеряны были ценные минуты, и у русского экипажа самолета хватало времени нырнуть в близлежащий лес. В лес ни казаки, ни один из нас не решился идти. Убежавшие из самолета могли быть приняты определенно всюду присутствующими партизанами. Один из членов экипажа, наблюдатель, который сидел за пилотом лицом в конец корпуса самолета и мог наблюдать таким образом события за самолетом, был ранен. Отчетливо видна была кровь, которая осталась на его сидении и была еще очень свежа. Теперь самолет лежал, как сбитая птица и не выгорел. Пилот сделал чистую посадку на живот. Шасси не было выведено, только правая несущая поверхность была отломлена. На борту не было бомб. Первое, что делал экипаж самолета при пробоине, сбрасывал бомбы. Совсем неважно, куда они падают. Бомбы взорвались бы при вынужденной посадке неизбежно вместе с экипажем. Так что самолет лежал, как огромная птица, на поле на животе и не был разрушен. У меня есть его фотография.

P.S.Очередной пример переплетения человеческих судеб. Участники форума http://www.sukhoi.ru/forum/showthread.php?t=48060&page=7 , сопоставив события и факты, приведенные в этом рассказе,  выяснили принадлежность подбитого штурмовика и состав экипажа. 27.04.1943 г. по аэродрому "Харьков-Сокольники"  был нанесен авиационный удар силами 667 Штурмового Авиационного Полка. Во время штурмовки немецкого аэродрома снаряд зенитной артиллерии подбил машину Лопатина Бориса Васильевича. Лопатин посадил повреждённый самолёт на территории, занятой противником. Похоронил умершего от ран стрелка сержанта Булахова Петра Петровича. Через несколько недель вошёл в состав партизанского отряда. В Июле, вместе с армейским разведчиками, пришедшими в отряд, ушёл через линию фронта. Возвратился в часть и продолжал сражаться. 2 Мая 1944 года во время штурмовки вражеских позиций под Яссами самолёт Лопатина был подбит зенитной артиллерией. Снаряд попал в бензобак, экипаж сгорел в воздухе. Похоронен западнее города Тыргу - Фрумос  ( Румыния ). Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 Июля 1944 года за образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество и героизм, Капитану Лопатину Борису Васильевичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Награждён орденами: Ленина, Красного Знамени  ( трижды ). Именем Героя Лопатина названа улица в г. Харькове.

Через некоторое время не только немецкие солдаты, но и казаки, и гражданские лица собрались при самолете в огромное количестве. Почти все служащие нашей части были там, чтобы посмотреть первый сбитый русский боевой самолет. Я не видел ни нашего лейтенанта, не моего фельдфебеля. Мы обсуждали тот факт, что при стольких пробоинах самолет едва только разрушен и удивлялись этому. Теперь наш авто-техник проникся навязчивой идеей. Он подумал, что мы могли бы разместить пулемет с самолета на подвижной поверхности, организовав таким образом противовоздушную оборону для нашей части. Раз задумано, значит нужно сделать. С несколькими мужчинами мы взялись за работу. Конструкция пулемета была очень проста. Крепление несущих поверхностей раздолбили, пулемет освободили и вырезали лоток для боеприпасов. Патронные ленты были похожи на наши. Они состояли из отдельных металлических ячеек, в которых находились патроны. Головоломку представлял нам только запускаемый тросом ударный механизм. Один трос для "огня", другой для "регулировки". Мы должны были его сделать из стального троса закрепленного стопортным болтом. Мы пытались установить модернизированный пулемет во второй половине дня, в кузове грузового автомобиля и при помощи пригодного простого инструмента и того, что было. Попытка кончилась крахом. И это произошло таким образом. Во время моей учебы в батальоне я изучая пулемет знал, что первый выстрел из МГ производится отводом затвора, приблизительно как в карабине, в то время как следующие выстрелы вызываются отдачей. Итак, я искал отвод затвора, который как уже говорилось, приводился в действие тросом. Я нашел его, и двигал понемногу, как вдруг произошел выстрел и еще 3. Затем боеприпасы закончились. Какое счастье. Первый выстрел пробил кузов грузового автомобиля, дифференциал и ушел в землю. Хорошок, что только 4 выстрела были в ленте пулемета. Крышка дифференциала была прострелена, счастье, что никакая шестерня не была повреждена. У меня кровоточила левая рука. Какая-то часть пулемета разорвала мне внутреннюю поверхность моей руки. На мое счастье, как я рассмотрел позже, никакое сухожилие не было порвано, никакой нерв не нарушен, я отделался глубокой раной.

Напуганный выстрелами прибежал техник Waldschmidt , его автомобиль скорой технической помощи стоял на несколько домов далее. Он велел мне отвинтить крышку дифференциала и затем собственноручно заделал 2 гладких отверстия. Мы оба радовались, что в грузовом автомобиле части имелось в наличии сварочное устройство. Никто не заметил ничего кроме Waldschmidt , моего помощника и меня. Waldschmidt был активным солдатом, примерно 38 лет, по профессии автослесарем и происходил из Пфальца.. Он был, как уже было сказано, действительно отличным парнем. Специалист по моторам и всему, что было связано с транспортными средствами.

Наша работа в течение следующих недель была всегда связана с перевозками. Все в чем солдаты нуждались, безразлично ли на фронте или где-либо еще, мы привозили им с разных складов. Часто мы были с раннего утра до поздней ночи в рейсах. Самая легкая работа была у меня как водителя командира взвода. Но водители грузовых автомобилей должны были порядком надрываться. Не только потому, что они должны были помогать при погрузке и разгрузке часто очень тяжелых ящиков, бочек и других предметов, к этому прибавлялась езда по дорогам, как я уже сообщал, состоящих из свободного песка. Сегодня здесь, завтра там. Множество ям, что опасно особенно ночью, если приходилось ехать без какого-либо освещения и едва можно было различать близлежащую территорию. Мы перевозили продукты, корма для лошадей, бензин, моторное масло, запасные части для всех возможных транспортных средств как грузовых автомобилей так и легковых машин, танков, боеприпасы для пехоты, для пушек, минометов, стройматериалы такие как древесина, брусья, доски, песок, цемент, колючая проволока, винты, гвозди и т.д. и т.д. Все невозможно перечислить. Больше всего мы перевозили грузы продовольственного снабжения.

Соединения в южной части восточного фронта, к которым также и мы принадлежали, составляли сотню тысяч служащих вермахта. В Харькове были следующие базы: склад боеприпасов, база продовольственного снабжения, полевая хлебопекарня, топливная база, саперная база, учреждение полевой почты, полевой госпиталь. Их было еще больше, я не перечислил всех определенно. Не нужно было забывать штаб-квартиру 6 армии. Самой большой всех баз была база продовольственного снабжения. Она охватывала несколько больших зданий в центре города и еще кроме этого еще 2 внешних базы вне города. При поездке к базе для автомобильных запасных частей, который располагался на несколько отлогой улице тотчас же вне Харькова, мы проезжали всегда мимо расстрелянного 72-тонного танка Красной армии. Он стоял там с дней первого немецкого наступления. Он должен был быть довольно медленным и нерасторопным в применении. Невозможно было установить попадание снаряда большого калибра, однако, были пробоины от бронебойных снарядов. От них я видел больше чем 20 отверстий. Бронебойное ружье - это винтовка, которая расходовала снаряды, в калибре как из карабинов, только из особенно легированной стали и с существенным более мощным зарядом взрывчатки. Одно или 2 попадания могли выводить из строя уже танк этого вида, который не особенно хорошо был бронирован, по-видимому. Этот танк имел 3 подвижных башни и высота его была определенно больше, чем 3 м. Такой нерасторопный, медлительный танк должен быть для противотанковых средств прекрасной целью.

Однажды в течение нескольких дней я работал на моей легковой машине с еще другим водителем с маленьким грузовым автомобилем. Были командированы непосредственно к фронту. Это было совершенно особенным и прекрасным поручением. Наша работа состояла только в том, чтобы транспортировать немного материалов для сцены и служащих театра фронта к местам представления. Я вез 2 молодых актрис и уже несколько пожилого господина, исполнявшего роль фокусника. Программа театра представляла собой маленький, веселый скетч: немного пения, небольшой танец и небольшую магию. Основная мысль представления и всего вечера была проста - вояки должны были забывать свою монотонную жизнь на 3 часа. Они должны были немного посмеяться, прежде чем вновь идти в грязь на фронте и быть застреленным там, вероятно. Делалось ли это с правильным намерением? Может быть, это представление имело другое воздействие, а именно напоминание о более хорошей и нормальной жизни? После выступления "деятелей искусства" часто еще до поздней ночи происходила попойка, в большинстве случаев с молодыми офицерами, или лучше говорить, попойка и празднование. Сегодня мы живем, завтра мы уже вероятно - мертвы. Это было настроение большинства солдат на фронте. Мрачное настроение. Но, оно отражало суть происходящего. Мы, маленькие солдаты, не имели доступа к этим пиршествам. Это было все же неплохо. Если бы кто-то даже возможно пригласил меня, что бы я там делал?

Однажды утром, в теплое воскресенье, объявили после утреннего подъема, что, кто хочет идти поплавать, должен собраться после обеда на площади в центре деревни. Я решил поплавать. Мы ехали на грузовом автомобиле в направлении Харькова. Не очень далеко, приблизительно 10 км, слева дорога пошла вниз и затем несколько минут вдоль едва обнаруживаемой песчаной дороги. За группой деревьев мы увидели уже водохранилище. Дамба запруживала воду ручья. Берега были самое большее в 50 м друг от друга. Но очень долго вода накапливалась между обоими берегами. Это плотинное озеро длиной минимум 3 км. Вода была уже очень чиста, но и очень холодной, несмотря на лето. За неимением плавок мы просто шли в воду в зеленых униформенных штанах или вовсе голыми. Я только раз зашел и этого было достаточно. Конечно, никто не имел банного полотенца. Солдат между серым и белым клетчатым полотенцем вермахта сушит себя. Около 18:00 ч. мы вернулись снова в расположение в Терновую. День прошел неплохо. Тем же вечером было еще одно достойное упоминания событие.

В немецком вермахте были запрещены при жестких штрафах игры в карты и азартные игры на деньги. Skat , двойную голову или овечью голову, напротив не запрещались если, конечно, не на деньги. Даже на вещи нельзя было играть. Poker и "17 и 4" были запрещены особенно строго. Так как запреты только стимулируют и поощряют, именно обе вышеупомянутые игры были очень популярны среди солдат. У нас был уже довольно пожилой солдат из Eifel в нашей части, который почти каждую игру выигрывал. Особенно "17 и 4" была его страстью. Он играл переменно, совсем без системы, так что не возможно было просматривать на его безразличном лице, что игралось и где, и против кого он собирался играть. Кроме того, он косил немного и этот вид сильно затруднял наблюдение за ним. Его звали Мейером, по профессии он был сельскохозяйственным рабочим и стал определенно из-за своих проблем с глазами только теперь солдатом. Он не имел водительского удостоверения и был сопровождающим на большом грузовом автомобиле. В доме, жители которого по сравнению с нашим, жили в пустой конюшне, игралась игра этим вечером вокруг очень большого количества денег. Я не участвовал в игре. Я был там только как зритель, я не смог бы выиграть против Мейера или других игроков, и потерял бы все мои сэкономленные деньги. На столе уже лежало большое количество денег. Немецкие деньги и франки из Франции. Мейер выиграл уже кое-что и был теперь банкометом при "17 и 4". В этот момент в дверь ворвался солдат с криком: "начальник прибывает ". Как одержимые чертом каждый из сидящих вокруг стола игроков кинулся руками в кучу денег, чтобы по возможности спрятать их в собственных карманах. Был ли начальник в районе этого дома или проходил мимо. Вероятно, крик: "начальник прибывает", был только уловкой проигравшего, с тем, чтобы он мог вернуть назад часть своих потерянных денег в возникающей толкотне вокруг стола. Во всяком случае "начальник" в доме не появился.

Во время борьбы вокруг денег упала, между тем, стоящая на столе лампа с бензином. К счастью, бензина в бутылке было немного и огонь на столе смог потушить солдат своей форменной курткой. Куртка, правда, пострадала, но как легко бы сгорел дом, построенный целиком древесины. Мейер и его друзья далее играли вопреки этому инциденту почти каждый вечер.

В связи с этим событием я хочу немного описать, какое денежное содержание мы получали за месяц как солдаты, которые не имели еще звания. Солдат на родине или в области, где не велись никакие боевые действия, получал ежемесячно 30,00 рейсхмарок. Ефрейтор чуть больше, обер-ефрейтор еще больше и так далее. На фронте или при фронтовых областях, добавлялась надбавка фронта еще 30,00 рейсхмарок. ежемесячно. Всего вместе 60,00 р.м. За эти только 60,00 р.м. мы несли тогда “свою кожу на рынок”; это была цена жизни и здоровья. Воистину, замечательная зарплата. Я мог посылать все же, несмотря на это скудное содержание, немного на родину. Было возможно также время от времени делать покупки в Marketenderwaren (солдатском магазине). Не очень много чего можно было там купить. Обходились несколькими сигаретами или сигарами из бывшей Чехословакии, " Богемия и Моравия ", плитку шоколада, мыло, спички, жевательный табак, галеты, это было пожалуй все. Самые известные марки сигарет назывались "Memphis" и "Австрией". Оба сорта стоили 60 Pf за 12 штук. Марка "Австрия" привозилась из Австрии, которая называлась теперь “ Восточной немецкой областью”. Действительно можно было экономить кое-что из денежного содержания. И проигрывать его? Для меня это было неприемлемо. Зачем-то покупают все же, еще дорогой жевательный табак? Однажды я действительно купил себе коробку. Я взял тотчас же маленький кусочек в рот, это делали, многое из нас. Почему же не попробовать. Едва положил его в рот, как начало гореть во рту, язык и небо горели у меня, и то и другое опухло страшно и я выплевывал кусочек табака. Я взял опять жевательный табак в рот. Но все было безнадежно, и не принесло мне радости и разнообразия. Я еще долго плевался целыми днями после этого сомнительного наслаждения.

Я уже говорил, что семья, в доме, где играли в "17 и 4", жила в пустой конюшне. Дом из себя был совсем маленький, состоял только из прихожей, большой кухни в общей комнаты, где проходила вся жизнь, маленькой спальни для родителей и из еще 2 или 3 очень маленьких комнат для детей. Старая женщина, она выглядела по крайней мере очень старой, делала однажды, следующее: в яму шириной 1 м и глубиной примерно 30 см она загружала мелко нарезанную солому. На это укладывала большее количество коровьего навоза, который она хранила неделями, снаружи, за домом, где паслись 2 маленькие коровы. Затем становилась голыми ногами в это "пюре", утрамбовывала смесь и затем руками формировала лепешки толщиной примерно 5 см и 15 см. Эти "вещицы" клеились на внутренней части изгороди, которая окружала земельный участок, и служили, высушенные зимой как топливо. Как же, пожалуй, это топливо будет плохо пахнуть зимой? Когда я увидел все это, для меня это было отвратительно. Было бы это у туземцев в Африке или в самых глубоких джунглях Южной Америки. Здесь я не ожидал что-то в этом роде. Так беден был, так невзыскателен и отстал народ в Европе. Может, им было бы хорошо, что мы пришли как освободители, благотворители и носители культуры, и принесем им более хорошую, более прекрасную жизнь?

Еще событие из этого времени. Однажды ночью, что случалось всегда часто, мы должны были перевозить очень поздно срочный груз. Мы выехали на нескольких машинах нашего подразделения. Мы загрузили в Харькове бензин, который мы должны были перевезти в танковую часть. Бензин был разлит в 200 л бочки и они стояли в кузовах грузовых автомобилей. Конечно, никакие фары не были включены, вся колонна ехала темной ночью без света по дороге. Глаза привыкали по прошествии определенного времени к мраку. Можно было узнавать силуэты, прежде всего, едущих машин на фоне горизонта. Из-за опасного качества груза, при перевозке боеприпасов это было так же, расстояние между машинами согласно приказу было минимум 30 м. Это расстояние называли "глубиной летчика". Днем устанавливалось еще большее расстояние. Если происходило авиационное нападение, что в самом деле однажды и произошло, при обстреле бортовым оружием угроза была только для немногих грузовых автомобилей. Ночью более незначительная глубина летчика была необходима большей частью, только из-за груза, сегодня он был больше. То, что это расстояние часто не могло соблюдаться, зависело с одной стороны от различной мощности моторов, и другой -также от территории. Сегодня темнота играла существенную роль.

Я ехал на моем "Олимпии Опеле" во главе колонны. Obfw Guth был командиром взвода и одновременно моим сопровождающим. Он надел, как всегда свой стальной шлем. Это был, правда, приказ носить шлем на марше, но многие из нас просто этого не делали. Я также не носил шлем. Если бы были мы были пойманы полевой жандармерией, то имелся бы арест. Но я часто не видел полевую жандармерию вне Харькова. Они имели там гораздо больше работы с указанием маршрутов, которые шли к фронту или оттуда. Кроме того, это было намного опаснее быть поблизости фронта, чем в Харькове. Ношение шлема или не ношение было, таким образом, всегда игрой с огнем.

Obfw Guth сидел рядом со мной голова в шлеме была повернута в боковое окно. Но не только из-за все еще теплой летней ночи, он хотел слышать, что происходило на дороге. Со стороны фронта были видны время от времени вспышки выстрелов или зарево от взрывов снарядов. Это выглядело, как будто бы была там впереди зарница или приближающаяся гроза. Нельзя было слышать ничего. Мои мысли были направлены на события на фронте. Будут ли наступать русские снова? Нужно понимать, что весь восточный фронт двигался в обратном направлении, что русские были гораздо сильнее, чем мы, что он знали территорию, леса и города и деревни лучше, чем мы, и, что они хотели освобождать свою родину от нас. Это придавало им силу и мощь. Это было целью Советской Армии. Тактика состояла в том, чтобы атаковать всегда во время перехода от дня к ночи, ночью, или в утреннем сумраке. Будет ли сейчас нападение? Вспышка, совсем поблизости, едва в 50 м слева впереди, заставила нас вздрогнуть. Это не мог быть снаряд, прилетевший с фронта. До туда было еще более 20 км по прямой линии, и если бы у русских были такие орудия, об этом бы уже знали. Итак, это могла быть только мина или бомба. Мина также не принималась в расчет, так как там слева не проходила дорога и партизаны никакие мины не устанавливали бы на пустой территории. Там они не нанесли бы повреждения грузовым автомобилям. или танкам вермахта. Итак, оставалась только бомба. Это была бомба, которая была сброшена "дорожным охотником". Мой "сопровождающий" Guth не слышал ничего, не смотря на открытое боковое окно,

Дорожный охотник был совсем тихоходным бипланом, который применялся из-за своей медлительности большей частью ночью. При применении в течение дня он был бы легкой целью для пулемета или зенитной пушки, и был бы сбит определенно. Экипаж состоял из 2 человек. Пилота и наблюдателя. Среди нас солдат было распространенным предположение, что очень много наблюдателей были женщинами. Такой ночной охотник возможно напал на нашу автоколонну. Как мы должны были реагировать на этот самолет? Была бомба только одной? Я проинформировал тотчас же старшего. Obfw Guth сейчас же закричал: " всем из машины ", и распахнув дверь, прыгает еще 4 - 5 м и залегает плашмя на животе рядом с дорогой. Следующие машины замечают своевременно нашу остановку и также останавливаются. В этой ситуации пригодились сопровождающие. Только один водитель был бы перегружен ночной ориентировкой. Едва машины остановились, как взорвалась следующая бомба. Она легла уже несколько ближе. Когда мы лежали все снаружи в дорожной пыли и моторы были оставлены, мы услышали шум моторов самолета. Он удалился и резко умолк. Что делать теперь? Мы первый раз столкнулись с ночным охотником и не знаем, далеко ли он улетел или набрал достаточную высоту. Обычно они летали на высоте от 50 до 100 м. Их можно было слышать довольно хорошо тогда, когда все было тихо. Ветер производил в перекосе несущих поверхностей громкие шумы. Если бы можно было увидеть самолет, то можно было бы его встречать уже несколькими вполне целенаправленными выстрелами. Но, этого мы не знали. То, что мы знали о солдатах, которые имели уже однажды встречу с уткой, было то, что наблюдатели маленькие бомбы просто бросали посредством руки из открытой кабины наблюдателя. Повреждения, которые они причиняли обычно, были очень незначительны в большинстве случаев. Мы почти что не увидели воронку удара бомбы в песке рядом с дорогой. Она не был глубиной 30 см и самое большее 1 м в диаметре. Опустошение, однако, которое причинила бы пробоина на одной из наших машин, было бы катастрофическим. Несколько тыс. л бензина были бы сожжены взрывом, уничтожившим бы все машины и, вероятно, убил бы всех водителей и сопровождающих. Не было ли это также так же опасно при транспортировке боеприпасов?. Утка затем сбросила еще несколько маленьких бомб, которые упали, однако, еще дальше. Для нас это было большое преимущество, что запас бомб утки, из-за незначительной массы горючего был очень маленький. И, что наши транспортные средства из-за Маскировочной окраски очень тяжело было увидеть на фоне темной земли. Впоследствии мы обращали внимание именно при ночных поездках особенно на появление ночных охотников.

Я испытал авиационное нападение однажды днем. Однако, на этот раз, это были 2 бомбардировщика. Мы были вновь на пути к фронту, когда произошло нападение. Оба самолета, которые летали плотно рядом, прилетели слева, где территория слегка спадала. Наша колонна автомобилей растянулась на полвысоты холма. То, что мы загрузили этот раз, я не знаю, к сожалению, наши машины были очень разными. Самолеты прилетели на незначительной высоте, вероятно, на высоте 100 м и подлетев открыли огонь по нам из пулеметов. Как уже было однажды ночью, все остановились, все водители и сопровождающие прыгают из машин на землю и мчатся, как можно скорее и подальше. Это было первое нападение днем и все мчалось с дикой скоростью, обгоняя друг друга. Каждый очень хотел отбежать далеко от дороги, подальше из опасной области. Что мы могли делать иначе? Мы не имели пулеметов противовоздушной обороны, как и защиты зенитных пушек. Все же, наша колонна была слишком маленькая. Кроме того, применение такого оружия произошло бы с запозданием. Самолеты прилетели так быстро и так низко пролетали, что не нужно было и думать об обороне. Самолеты выпускают 2, 3 очереди по нам, перелетают нас, и исчезают как привидение. Опасность прошла. Они появлялись также быстро , настолько быстро снова исчезли.

Здесь я увидел впервые пятиконечные звезды на еще пригодных для войны устройствах. Около Харькова можно было часто видеть их, но там это были либо сбитые танки, грузовые автомобили. или расстрелянные орудия. Однажды я видел звезды на сбитом бомбардировщике в пасхальный вторник. На домах, на общественных зданиях, на Красной площади, на памятниках, на фабриках, на вокзале, в школах, которые наполовину были разрушены в большинстве случаев, всюду их можно было видеть или они были зпкрашены. Командование сухопутными войсками должно было выполнять определенно другие и более важные задания, чем удалять эти знаки.

Во время этого описанного нападения я увидел впервые, каким трусом, горлопаном был Obfw Guth . Едва прошел авианалет, он приказал продолжать поездку, приказав категорически, чтобы в будущем 3 или 4 свободных человека вели наблюдение. Он никогда не снимал стальной шлем во время поездок к фронту. Даже ночью, если мы спали в нашем земляном бункере, стальной шлем лежал всегда рядом с ним. Злые языки утверждали, что даже во сне Obfw Guth имел стальной шлем на голове, и даже в отхожем месте. И это был властолюбивый, жестокий и часто также пошлый и скользкий тип. Во время обучения в Битбурге он нам проповедовал смелость и хотел воспитывать нас мужественными солдатами. Здесь в России он был значительно спокойнее и стал более робок и шумел много меньше, и рисковал гораздо реже своим языком. Он очень изменился. То, что стало из него, было для меня уже не опасно. Я больше не замечал его желания на мое устранение в штрафной батальон и не слышал таких угроз от него. Хотя имел уже дважды такое "большое счастье".

1 мая 1943

Мы уже были приблизительно около недели в Терновой. На утро 1 мая, " День Немецкого труда" было назначено построение. Весь личный состав должен был построен в полевой форменной одежде во дворе при штабе. Кроме охраны, конечно. Она должна была оставаться на посту. Наш начальник доложил о присутствии подразделения нашему лейтенанту, который произнес торжественную речь в связи с этим праздником. В ней он хвалил особенно часто нашего " руководителя, которым является Адольф Гитлер", говорил о его желании и уверенности в победе и воле из Германии сделать ключевую нацию в мире в результате войны, что мы должны были быть героями нации и должны были следовать за таким руководителем, что бы весь мир имел бы уважение и страх перед нами. И так далее. Я с трудом мог представлять себе, что некоторые из солдат действительно верили в этот мусор и слухи, и действительно так думали, как здесь разжевывалось им. Я несколько иначе видел все. Все же, я видел уже огромное количество солдатских могил и мог думать, что им не нравилось погибать по своей охоте, чтобы остальные могли бы забыть их смерть. И как быстро можно умереть, я испытал при происшедших 2 авианалетах очень даже близко к сердцу в собственном теле.

Когда лейтенант Шминке закончил свое обращение, фельдфебель Фаус (он уже стал обер-фельдфебелем) снова дал команду. Он огласил длинный список с фамилиями из служащих нашей части. Моя фамилия также присутствовало. Я подумал, что нас отправляют на фронт. К моему счастью это не случалось. Нам повысили воинские звания. Так теперь я был уже "старшим солдатом" , после этой даты, я стал " ефрейтором " . Теперь я имел звание, которое " Наш руководитель, Адольф Гитлер " имел также во время войны в 1914/18. Какое достижение. Отныне я получал денежное довольствие от 30,00 рм в месяце включая 30,00 рм. фронтовой надбавки. Воистину, фантастическая зарплата назначена за жизнь. И, все же, я был больше чем рад, я мог, прежде всего, по крайней мере оставаться в снабжении. Здесь я был относительно спокоен, несмотря на случайные нападения авиации как уже было описано или нападение партизан. Но про это позже несколько подробнее.

В выходной день, он был одновременно большим национальным праздником, давали к полудню несколько более хорошую еду, чем обычно. Вторая половина дня была свободна, никакого внутреннего распорядка. Тот, кто хотел, мог ехать в Харьков. Там можно было пойти, по крайней мере, в дом солдата, кое-что поесть, кое-что попить, немного того, что на фронте, или, как мы в непосредственном глубоком тылу не могли иметь. Прежде всего, там имелось немецкое пиво. Не то что я был бы любителем пива, но, если подвернулся случай, то можно было выпить бутылку, раз уж я получал доступ. После 14:00 ч. мы посещали Харьковскую оперу, которая работала, конечно, под немецким руководством. Она была доступна только служащим вермахта. Специально они представляли трагическую оперу. Комедия или оперетта были бы существенно лучше определенно в виду обстоятельств. Почему же опера? Все же, время было достаточно печально .

На "Красной площади" в Харькове во время воскресного увольнения

Теперь наступает момент, о котором я не должен был писать ничего. Однако, я имею твердое намерение, все происходило, все что я испытывал, что бы это не было, описать, несмотря на то было ли это неприятно или несолидно, или почти не правдоподобно, своими словами, которые, вероятно, не являются всегда правильными. Итак, это событие также принадлежит этой книге. Кроме того, что я делал, что я нарушил служебные инструкции, это делали многие солдаты, и делали очень часто. На родине, в захваченных странах, на и вне фронта. Только, большинство имели, пожалуй, чуть больше счастья при этом, чем я, или еще большую неудачу. Если они имели счастье, то они отделывались легко, если имели неудачу, таким образом, как я, затем будущее выглядело, вероятно, еще злее чем думается.

Через несколько дней после 1 мая мы разъезжали уже весь день на машинах между фронтом и Харьковом. Вероятно, это была третья поездка за сегодня, когда мы около 18:00 ч. Прибыли с фронта снова в наше расположение. При посещении штаба, которым командовал Obfw Guth , он подошел ко мне и сообщал, что я откомандирован на наступающую ночь в охрану. Так как в этот день почти все транспортные средства были в рейсах и не были дома, поэтому со всеми определенными для охраны солдатами, построение состоялось только около 18:30 ч. Итак было велело торопиться, так как на к охране нужно было подготовиться. Все должно было быть приготовлено таким образом, что " офицер от службы ", который предпринимал караул, не должен был находить никакую рекламацию в форменной одежде, в винтовке, в ботинках или в чем-то еще. Прежде всего, нужно было быть бритым. Почему именно было так важно, я не знаю и, наверное, как и другие солдаты. Но это было таким образом. Какие обязанности имелись и что требовалось еще для охраны, я описал уже в главе "Единица наркотика". Я менялся с еще другим водителем третью смену, это с 22:00 ч. до 24:00 ч.. Если забыл кое-что сделать, что нужно было, то во время бодрствующей смены можно было доделать. Только у бодрствующего нужно было отмечаться. Популярным занятием было, например, писать почтовые письма.

Я шел менять второй пост в 22:00 ч. с другим солдатом из караульного помещения. Во всех странах мира придают большое значение безупречно функционирующей охране при армии. В гарнизонах охрана - это вывеска офицера. Где налажена караульная служба - там должно ладиться что-нибудь. Но здесь, в России, на фронте? Была ли потешная суета с приемом-передачей поста здесь необходима?

Оба солдата, которых мы освободили, исчезали в караульном помещении, в маленьком деревенском доме. Где были его жители, никто не знал. У меня не было об этом никаких мыслей. Мы от 2 от поста к 3-ему брели тихой, маленькой деревней. Только время от времени лаяла одиноко собака. Никого не о было видно и не ничего не слышно. Жители, оставшиеся в растянутой деревне, были в своих домах и определенно спали. Вокруг было совершенно темно, никакого света не было. Все было затемнено совершенно. Ночь была черного цвета и зловеще тихой. Маленькие дома можно было представить только как темные, прозрачные тени. Солдаты в их помещениях заработали себе сон добросовестно. Завтра утомительный, горячий день с тяжелой работой, с большим потом и большими напряжением снова определенно наступит.

Русскую деревню нельзя сравнивать ни с какой деревней в нашей местности. Деревни здесь на Украине очень длинны, часто до 2 км. Дома стоят далеко друг от друга. Все построены из древесины. Все окружены изгородью. Тот, кто несколько лучше живет, имеет изгородь из досок или планок, более бедные люди для изгороди жерди или хвост из леса. От главной улицы, которая не асфальтирована, ни мощена, улицы-ответвления идут на нерегулярных расстояниях налево и направо в граничащие с деревней поля. Однако, больше чем 2 или 3 дома стоят редко в них и из-за этого просто терялись под открытым небом поле после короткого расстояния. Не имелись тротуары или канализация. Так же я не видел во всей южной части восточного фронта никаких радиоантенн или уличного освещения. Дождевая вода просто останавливалась и из-за этого образовывались большие лужи, которые впитывались через несколько дней в землю. Где улица была несколько шире, стояли школы или "культурное здание" (клуб), который был одновременно руководством партии. Часто было там управление колхозов и почти всегда имелся там шахтный колодец. Он имел не как во Франции ворот с укрепленной цепью и ведром на конце, а просто длинный, тонкий ствол с на находящимся на нем ведром. Если там были еще несколько деревьев, в большинстве случаев это были тополя, жизнь деревни концентрировалась на этой площади. В деревнях можно было видеть немного молодых людей, особенно молодых мужчин. Они были, скорее всего, в " красной Армии ", или ушли к партизанам. Видели только время от времени старых мужчин и старых женщин. На полях и лугах работало немного людей, только в маленьких садах рядом с домами. Домашние животные, вероятно, корова, теленок, свинья, несколько куриц, гусей или уток были размещены в большинстве случаев в маленькой конюшне, которая непосредственно была присоединена к дому. Через маленькое помещение для склада нужно было попасть в него. Не было подвала в нашем смысле. Только маленькое помещение в земле, которое было укрыто люком из древесины, и служило для хранения маленького запаса портящихся продуктов. Люди едва имели того, чтобы можно было содержать себя.

В Терновой, только что описанной деревне, мы шли на пост. Мы смотрели на все машины, согласно устава расположенных всегда в тени домов, изгородей и обращали внимание на каждый шум. Мы готовы были стрелять в случае опасности. Здесь имелось всюду много партизан. И они нападали совсем неожиданно, если они нападали на объект вермахта. Они нападали всегда сзади на постового и убивали беззвучно, ножами или с веревками. Мы не шли рядом, всегда на расстоянии нескольких шагов друг друга. Говорили только совсем тихо, больше шепотом. С фронта слышалась время от времени канонада и видны были вспыхивания сигнальных ракет. Все было спокойно, так таинственно и тихо. Я думаю, мы оба не должны были говорить об очень большом страхе. Я и напарник были чрезвычайно довольны, что охрана заканчивается. Про себя внутри я подумал, что пожалуй, уже дома.

Около 24:00 ч., мы были на обратном пути к караульному помещению, которое располагалось в непосредственной близости от штаба, мы слышали, как приближался мотоцикл. Мы становились в тени дома, слышали, как водитель мотоцикла заглушил мотор и стал вести кого-то похожего на нашего командира, лейтенанта Шминке. Для нас солдат это было неожиданностью, так как лейтенант Шминке был настоящим трусом и никогда не покидал автобус после наступления темноты. В его лепечущем ответе водителю Антону Стиру, мы заметили, что он был вдрызг пьян. Офицеры при штабе устроили, пожалуй, вновь пиршество. Иначе он не ушел бы определенно из своей пещеры. Затем, однако, он совсем внезапно призвал: " почему нет никакой от охраны " все же? Кто из нас должен был прибегать теперь и делать сообщение? Другой солдат или я? Все же, мы курили оба сигареты, хотя на охране было запрещено строго-настрого. Annen , так звали другого, держал сигарету левой рукой в кармане брюк, причем он сильно обжигал пальцы. Наш лейтенант не видел этого. Хотя он сильно был пьян, все же, он усмотрел, что я дымил. Искра жара была выдунута, вероятно, легким ветром из-за моей спины в сторону. Он орал на меня, чтобы я показал вытянутые перед собой обе руки, чтобы он смог смотреть в самом ли деле я курю. Что оставалось мне делать, как выполнить его приказ? Конечно, я выполнил приказанное мне. Отрицать не имело бы успеха. Что я смог делать? После того, как я был пойман теперь? Лейтенант Шминке знал, кем я являюсь, как я назывался. Я пытался оправдаться и несколько сгладить остроту происходящего. Я надеялся, что мое заявление, что я разъезжал с раннего утра на машине и вернулся только после третьей поездки между Харьковом и фронтом незадолго до 18:00 ч. в расположение, могло успокоить его немного и побудит его больше не шуметь. Однако, моя надежда исчезала когда он Gefreiten Annen приказал, чтобы вызвали сразу бодрствующую смену. Она прибывала и была также обругана лейтенантом Шминке. Он приказал сразу освободить меня, в караульном помещении арестовать, забрать у меня ремень, винтовку и штык, вынуть из ботинок шнурки и сдать подтяжки. Этими мероприятиями должны были предотвращаться возможная попытка побега или самоубийство правонарушителя. И то и другое не пришло бы мне в голову. Бодрствующий должен был сообщать обо мне следующим утром, в 9:00 ч., в в штаб отчетом..

Меня освободили и отвели в караульное помещение как описано. Теперь все, что произошло, представилось мне большим ударом. Мне кажется, что я имел даже страх перед близким будущим. У меня был настоящий страх. Если лейтенант Шминке кричал о "сознательном уклонении от службы, перед врагом”, то это не простая вещь. Во всех армиях мира именно это уклонение наказывается очень жестко. Часто смертью, или, часто многомесячными взятиями под стражу. Должно ли было ко мне применено военное судебное производство и я буду отправлен в штрафную часть? Все же, я не совершил бы самоубийство, как это уже представлялось. Такой случай был известен мне из родной деревни. В такую историю о деятельном уклонении был впутан вполне известный мне молодой лейтенант, на один год моложе, чем я. Что это был за случай, был ли это тяжелый случай, или только маленькое дезертирство, был ли он сам преступником или только сочувствующим, не известно. Прежде чем предстать перед военным судом, он застрелил себя сам.

Следующим утром, около 9:00 ч., разводящий привел меня к штабу и сообщил об обоих в рапорте. Между тем слух, что я был пойман в охране при курении, стал уже известен. Я вошел в автобус и представился со словами: "Ефрейтор прибыл к месту как приказано". Теперь я замечаю, что лейтенант Шминке обдумывает только, почему я должен представляться ему. По-видимому, он не мог больше вспоминать, что там произошло. Разводящий делает об этом сообщение и теперь лейтенант Шминке снова рассказывает о злостном уклонении от долга перед врагом, нарушении долга, о хороших и плохих солдатах, что каждый должен выполнять свой долг, безразлично ли на фронте или вне его. Также он должен выполнять приказы. Мое оправдание, которое я выдвинул еще ночью, принесло плоды только теперь. Став немного спокойнее, он затем говорил, что-то типа "Ефрейтор, я штрафую Вас 3 днями ареста ". И теперь черт начал ездить верхом на мне, я просто не могу сдержаться. Хотя я мог бы предположить, что возражение будет делать его только лишь более разъяренным, я отвечаю: " Господин Лейтенант, если это доставляет Вам удовольствие, то дайте мне, все же, 5 дней ". Теперь он взрывается и шумит точно как ночью, только на этот раз видно красное лицо: "Тихи, я штрафую Вас 8 днями строгого ареста". Теперь я затихаю, становлюсь сдержанным, мне становится ясным, что для меня будет лучше, если я больше бы не открывал рот. Возможно, он осуществил бы свою угрозу сообщать обо мне военному суду на самом деле. Я уже описал последовательность военного судебного производства, и, все же, перед этим я имел страх. Если бы я молчал или сказал только “Jawoll” , мое положение было бы сразу намного лучше и 3-мя днями ареста я отделался бы определенно.

В ту же самую первую половину дня я должен был приступать к моему наказанию. Одиночная камера, или лучше назвать комната ареста была организована при комнате санчасти. В скудно обставленном маленьком помещении все было удалено кроме стола, кровати и стула. Больше не было там ничего. В качестве смотрителя определялся санитар. Он радовался, что имеет меня при себе. Все же он имел немного работы и скучал более часто. Его работа состояла преимущественно только из выдачи ежедневного рациона таблеток против малярии или заболевания мочевого пузыря. Эти оба заболевания присутствовали, наверное, из-за не очень качественной воды. То, с чем также еще могли обращаться к нему, были ушибы, повреждение пальцев или солнечные удары.

Если утром машины были в разъездах, наш повар в течение следующих дней забирал меня на работы при кухне. К этим работам была определена молодая русская, но, все же, солдат был дороже повару. Мой "строгий арест" довольно был неплох, он даже совсем способствовал отдыху. Другие водители должны были тяжело надрываться и предпринимать длинные поездки к фронту, я же был ни усталый, ни грязный. Только отметка в мой военный билет или возможная отправка в штрафную часть меня делали еще печальнее. Когда через 8 дней не наступила никакая передача моего дела в военный суд или отправка в штрафной батальон, я был освобожден и больше не переживал. Я был чрезвычайно доволен и обещал себе, что буду лучшим солдатом.

То, что все же нашему лейтенанту не было дела до меня и он не стал подавать рапорт, что он скорее больше красовался перед солдатами я понял после того, как когда я был заключении, он прибыл однажды в комнату санитара, увидел меня там и спрашивал меня о исполнении моего наказания, закрывают ли меня одного в комнате санитара. Это был хороший знак для меня. Возможно, фельдфебель Фаус, которого я знаю теперь уже более 1 года и на которого я раньше имел камень за душой, сыграл участь в моем деле у лейтенанта Шминке, замолвив за меня хорошее слово? Я не знаю этого, однако, это можно было предположить. Я был при своей части, и большего счастья и не мог иметь.

В течение месяца мая, подразделение нашей части была назначена совсем неожиданно вечером к охоте партизан. Так же похоже, как тогда в Северной Франции. Только, все же, здесь условия были иные, чем там. Во Франции, между Хазебруком, Санта Омера и Стенворд мы контролировали улицы, деревни и площади, здесь было не так просто. Здесь область поиска была огромной, покрытая густым лесом. Это было впервые, когда меня непосредственно сталкивали с русскими солдатами. Видел ли кто-то партизан или нет, сообщил ли о них один из шпионов, которые работали совсем определенно для немецкого вермахта. Было ли нападение, или хотели ли его избежать, почему для этого была привлечена наша часть, для нас было тогда неизвестно. Впоследствии ничего подобного мы не делали. Мы должны были идти только однажды на охоту на партизан.

Мы подъехали грузовым автомобилем совсем недалеко к месту, где сел русский самолет в пасхальный вторник, после нашего прибытия. Сначала вошли в лес, который состоял из высоких сосен, крепких берез и очень плотного подлеска. Просек, как в лесах у нас, предназначенных для вывоза древесины, не было в этой путанице поваленных деревьев и колючих кустарников. Пожалуй, трудно было предположить, что в этом лесу проживали люди, но партизаны находили себе приют. Окружение было зловеще опасно. Мы смогли осмотреть убежище, оно не было больше заселено, по-видимому, уже длительное время. Об этом говорили несколько несомненных знаков. Продукты или пригодные для жизни вещи отсутствовали совсем. Только несколько окурков, лоскут русской газеты, рваная шапка, пустая консервная банка, вот более или менее и все что мы нашли. На полу и на деревянных настилах, которые служили, по-видимому, как место для сна, лежали засохшие листва, солома и засохшая трава. До тех же пор, пока мы не залезли в это убежище, нужно было оставаться очень скрытыми, что было тяжело, определенно прошло полчаса. Мы лежали за деревьями и кустами, наблюдали бункер и ждали, не прибудет ли еще кто-то. Кто должен был атаковать после обнаружения бункера? Мы скрытно, совсем осторожно, зашли с тыла к нему, только 2 или 3 человека. Другие в это время страховали их. Как радовались и вздохнули с облегчением мы, когда мы устанавливали, что ни каких русских не было. Вся акция не имела, впрочем, успеха. Единственным успехом было то, что мы хорошо перенесли эту акцию. Около 21:00 ч., когда сумерки переходили уже на ночь, и можно было видеть только контуры деревьев и кустов, охота на партизан закончилась. Точно так же, как мы вошли в этот безумно большой непроницаемый лес, так же и выходили 3-мя маленькими группами, одна из которых прикрывала 2 других. Если расстояние между группами было днем 50 до 60 м, при покидании леса оно составляло от приблизительно 10 до 15 м. Когда мы достигли опушки леса, то облегченно и радостно вздохнули, что все хорошо прошло. Никто не разговаривал громко, шепотом и только с ручными знаками мы переговаривались в течение всего времени.

Машины, которые привезли нас в район боевых действий, были оставлены поблизости маленькой группы деревьев, которая находилась на удалении, приблизительно на расстоянии 1 км от опушки леса. Это было мое первое участие боевой операции. Очень многое еще должно было случиться.

Время, которое я здесь описываю, является временем сражений, когда потери на южном фронте были снова очень велики. Борьба вокруг Белгорода, Харькова, и позже вокруг Запорожья, Кременчуга, Черкасс и Киева. Всех мест, которые сыграли большую роль в моей жизни солдата. Это время апрель, май, июнь, июль и август. На широком фронте наступление русских, которое началось ранней весной, продолжалось с никогда не наблюдаемой ранее твердостью и быстротой.

Я еще имел счастье быть при снабжении. То, что боевые подразделения должны были выполнять, может описывать и понимать, только тот, кто был впереди в окопе стрелка. Никто другой не может это и понимать и описывать. Лишения, грязь, голод, страх, отчаяние и безнадежность были большие и нечеловеческие. И это недели и месяцы. Выйти из всего этого несчастья здоровым, с невредимыми костями и всеми членами, было маловероятно. Русских было больше, они были намного сильнее и гораздо лучше снабжены. В том числе благодаря помощи из Америки. Помощь относилась ко всем видам жизни русских, как военной так и в гражданской области. Все, в чем на фронте и в стране нуждались, поставлялось из Америки. Военная промышленность, которая лежала к самой большой части к западу от Урала, и в основном только в самых больших городах, значительно была разрушена и транспортировка продукции из Сибири, почти не ладилась. Россия должна была, если хотела пережить, просить помощи у янки, и помощь американцев была предоставлена.

Я видел признаки этой военной и гуманитарной помощи почти ежедневно, ближе я увидел это, однако, только в течение месяца мая. В том месте, где мы сворачивали от основной дороги, чтобы ехать в нашу деревню, стоял у маленького расстрелянного домика, военный автомобиль, расстрелянный и без колес. Совершенно не похожий на автомобиль немецкого вермахта. Все иначе выглядело. Однажды мы останавливались там и рассмотрели, что это был американский джип. Наименование отдельных кнопок управления и выключателей было написано не по-русски, а по-английски. Мы все, кто его осматривал, очень были удивлены. О военной помощи американцев русским из нас еще никто не слышал. То, что и в каком объеме американцы все поставляли, я смог увидеть позже, в плену. Если бы американцы не поставили много продуктов в Россию, много русских и еще намного больше немецких пленников умерли бы с голоду или замерзли бы и не увидели никогда больше бы свою родину. Кто знал из нас маленьких солдат что-нибудь о помощи американцев? Никто. Об этом ни одного слова не говорилось в Германии или не сообщалось в газетах. Этого не должны были не видеть и не слышать немцы. Мы прекрасно были оглуплены.

Через несколько дней после нашей безуспешной охоты на партизан, произошла следующая, теперь нечеловеческая история. В немецком сельском хозяйстве и военной промышленности со временем стал ощущаться недостаток рабочих рук. Хотя каждый, кто был способен и обязан работать и служить уже были эти заняты, кроме того, уже много иностранцев работало в Германии, требование в рабочих руках стало еще больше. Поэтому, нанимались в занятых восточных областях, преимущественно в России и Польше, молодые люди, которые сначала привозились в Германию добровольно и позже просто в обязательном порядке. Когда, однако, все меньше молодых людей добровольно позволяли себя обязывать работать в Германии, то методы привлечения новых работников стали просты, как в средневековье при наборе ландскнехтов. Я был свидетелем такого набора в Терновой.

Это было в утреннем сумраке, около 5:00 ч. Я был разбужен от сна громким криком. Obfw Guth и я, мы спали вместе в нашем земляном бункере в саду нашей квартиры. Мы вскочили, надели ботинки и форменные куртки и побежали в направлении площади в центре деревни, откуда слышался шум. Он находился на удалении около 100 - 200 метров. Там нам представилась печальная картина. Подразделение полевой жандармерии, прибывшее с несколькими грузовыми автомобилями в деревню, осмотрело каждый дом. Все молодые люди, безразлично ли мужчины или женщины от 18 до 30 лет, которые ими были встречены, направлялись в направлении середины деревни. Безразлично, в ночной одежде или без нее никого это не интересовало. Кто защищался, оказывал хотя бы небольшое сопротивление, был избит очень жестоко, всех толкали и пинали. Два полуодетых ребенка из дома напротив нас, который мог бы быть сожжен тогда при игре в карты, которых мы редко видели, очевидно, их прятали, также были схвачены. Как только полевая жандармерия собирала достаточно молодых людей на площади в центре деревни, они заталкивались на грузовые автомобили. Когда машина полностью была нагружена, задний борт закрывался и машина исчезала в направлении шоссе. Родители, мне бегло уже знакомые, бежали еще некоторое время рядом с грузовым автомобилем и, протягивая в их направлении руки, пробовали передать детям несколько денежных знаков или какую-то другую мелочь, вероятно, это была только фотография. Когда машины начинали ехать все более быстро, они останавливались плача рядом, держа в руках эту мелочь. Так были покинуты в отчаянии два бедных, совсем беспомощных человека. Этот вид, который должен был идти уже к сердцам, должен был бы заставить задуматься.

Обращаются ли так со свободными людьми? Или это был рынок рабов, как 200 лет назад в Америке, или в последнем столетии в самой глубокой дыре в Африке? Делают ли себе таким образом друзей или врагов? Как можно обращаться с людьми таким образом, почти как с животными? Тогда я не думал очень много об этой жестокой акции. Но сегодня. Сегодня, где-то почти ежедневно снова можно видеть такие картины. Было ли тогда прощание без вероятного возвращения? Пришли ли 2 ребенка снова домой? Когда я сегодня вспоминаю полевую жандармерию с ее жестоким обращением, двух плачущих стариков и многих молодых людей на машинах, исчезающих на шоссе, я думаю, что эти высылки, приносившие боль, горе в нечеловеческое время, были напрасны. Но почему это происходит также и в сегодняшнее время, которое не лучше того времени? Почему я должен реветь. Было ли это необходимо тогда, необходимо ли это сегодня? Увидели ли дети вновь своих родителей?

Я уже писал раньше, что наше продовольственное и иное снабжение было не всегда хорошим. Мы часто имели голод. Но наш голод был маленький по сравнению с голодом у русских. Как бедно и в какой нужде были люди, можно было видеть, например, в том, что они выпрашивали картофельные очистки в походной кухне себе. С картофеля должны были снимать кожуру, так как она была уже морщиниста уже почти через 1 год и, следовательно, совсем толстой. Однако, кожуру русские не ели, они использовали ее как посадочный картофель. Вырос ли новый картофель, я не верю. Разве, затем он был только маленьким. Маленькие дети из деревни, когда они стали несколько доверчивее очень, часто находились в близости от походной кухни и всегда радовались, если они получали от повара, который был хорошим парнем, или другого солдата, кусочек хлеба или миску с излишками супа. Дети могут смотреть так бесконечно печально, но также дети могут быть настолько чудесно благодарны. И это были дети в Терновой, маленькой деревне в России. Это временно была моя родина.

То, что фронт начал приближаться, мы замечали, в том числе, также по тому, что места выгрузки наших машин, находились все ближе к Харькову. Случалось, разумеется, не очень часто, что мы просто разгружались под открытым небом. В большинстве случаев это была временная база с охраной. Здесь лежало теперь важное для войны имущество, которое могло совсем легко уничтожено партизанами или похищено.

Однажды ночью, мы слышали снова гул самолетов, которые летали либо в Харьков, либо летели оттуда, мы наблюдали, как небо в направлении фронта освещалось взрывами. Что случилось там? В полдень в том направлении мы разгрузили в балке бензин в бочках, в каких то 10 км от фронта. В этом направлении пикировали русские самолеты. Было далеко, вероятно самолеты сбросили фосфорные бомбы или канистры фосфора. Фосфор воспламеняется при совсем незначительных температурах самостоятельно. Обнаружили ли русские бензиновый склад? Вполне возможно, так как горело еще очень долго в этом направлении. Мы, к сожалению, не могли установить это, так как мы больше не были в этой местности.

Здесь я должен вспомнить теперь очень важное событие. В одной деревне в направлении фронта, Липцы или Муром она называлась, находилась другая транспортная единица нашего подразделения. Когда я там был однажды, чтобы забрать запасные части для одного из наших грузовых автомобилей, я встретил Артура Табу, унтер-офицера из родного поселка, который был призван в той же самой компании как я, и который делился со мной тогда так часто хлебом. Наверное, многие знают, как бывает, когда встречается два человека из одной деревни. Посреди России, в тыс. км от дома. Так было и в эту встречу. Мы договорились, что мы хотели встречаться еще чаще. Этого больше не произошло, к сожалению. Мы теряли друг друга из виду очень быстро.

И еще 2 случая из Терновой. Уже однажды случалось, что грузовой автомобиль на шоссе из-за аварии останавливался. Он должен был затем отбуксироваться, что часто было не очень просто из-за свободного песка. Для этого выделялось нам аварийное транспортное средство, гусеничный трактор, с военным наименованием " R S, о, ". RSO назывался " гусеничный трактор восток ". Это была гусеничная машина, похожая на танк, довольно высокая, грубая, с маленькой погрузочной площадкой, брезентовым тентом, натянутым на дуги и не имевшая никакого рулевого колеса а управлялась с тормозными рычагами. Предельная скорость составляла чуть больше чем 6 км на час, ехала очень, очень медленно. Никакое препятствие не было слишком большим для этого буксира. Он не приводился в действие не двигателем внутреннего сгорания, а дизельным двигателем. Это имело преимущество, что RSO мог запускаться утром всегда очень хорошо и быстро. Как буксир RSO не был плох, как транспортное средство он не годился из-за незначительной полезной нагрузки кузова, кроме того, он был слишком медленен. Как долго RSO был в нашем подразделении и кто водил его, я не помню, к сожалению. Очень долго он здесь не был, я видел его только однажды при пробном рейсе и только единственный раз в применении.

В Терновой я сделал, впрочем, также мою первую попытку водить мотоцикл. Наш связной мотоциклист, это было все еще Антон Стир, убедил меня однажды, чтобы я предпринял попытку. Я завел и повел с большой осторожностью мотоцикл. Я выехал за поселок до расстрелянного джипа в шоссе, и немного еще дальше. Круто развернулся и затем вернулся назад в деревню, проехав путь с трудом, мол, сделано. Я не был никаким мотоциклистом, не являюсь им я также и сегодня.

В отступлении

Хорошо функционирующее снабжение является для армии необходимостью. Обусловленное все более быстрым отходом наших частей, причем очень большие потерянные территории попадали затем в руки русских, оказалось, что мы должны были покидать в июне месяце Терновую и получали в глубоком тылу новое местонахождение. Мы перебрасывались в направлении Мерефы-Полтавы. Теперь дела шли быстро в обратном направлении, так что мы не могли иметь никакой постоянной квартиры. Ночью мы просто спали на земле рядом с нашими машинами. Это был разгар лета и земля хранила жару дня до глубокой ночи. Умывание, чистка зубов, бритье не были больше возможны. Замена белья уже раньше была только время от времени, теперь вообще отсутствовала. Естественные потребности исполнялись только где-нибудь за деревом или кустом, таким образом, к какому никогда не приучен человек при нормальных обстоятельствах. И всегда в поспешности и от страха. Это время было в любом отношении жалко, примитивно и негуманно, оно было прямо-таки катастрофическим. Теперь уже мы должны были терпеть голод. Продовольственное снабжение продвигалось вперед довольно медленно. Преимущество в перевозках имели боеприпасы и производственные материалы. Боевые подразделения были несколько лучше, вероятно, чем мы снабжены. Очень большая доля продуктов, которые получали тогда солдаты, были произведены при применении "котлетного порошка". Котлетный порошок был изделием из кукурузы или из пшена. Колбаса, преимущественно кровяная колбаса, которую мы получали, состояла почти на 50% из этого порошка. Так же он добавлялся в больших количествах в хлеб и в продукты из мясного фарша. Тогда знатоки положения утверждали, если бы не имелось никакого котлетного порошка, положение со снабжением стало бы таким плохим, что продовольственное снабжение частей обрушилось бы. Для нас снабженцев ценился тогда термин "снабжение из страны". Это означало, смотрите, где производилось и что таким образом нужно было красть. Если все съедобное получено от гражданского населения, то это и нужно брать. И это мы так и делали. Здесь имело значение старое изречение, каждый является сам себе хозяином.

На пути перед Полтавой мы проезжали мимо винокуренного завода, производящего водку. Рядом с фабрикой стояли стопки с ящиками с пустыми бутылками. Добрых 1,5 метра высотой, длиной 25 м и шириной 3 м. Их были сотни тысяч. Мы в шутку с удовольствием стреляли из наших винтовок в эту кучу. Все порядком дребезжало, не очень много бутылок остались невредимыми. Фабрика уже была ликвидирована, сгоревшее здание, разрушенный котел, все было непригодно. Все, что бы только как-нибудь похожее на водку исчезло в животах. Вояки, которые еще проходили там, когда фабрика совершенно была не разрушена, определенно хорошо себя наполнили перед подрывом только однажды. Мы здесь были, к сожалению, гораздо позднее. Я думаю, что наполнил бы себя водкой.

Во время отступления было создано выражение "Сожженная земля ". Не нами солдатами, а высшим командованием. Под этим подразумевалось не только то, что сжигается все, что было горючее, это также производилось. Русские, если они снова овладеют рано или поздно своей страной после отступления немецких подразделений, долго не могли бы восстановиться, не должны были находить ничего. Они должны были находить только сожженную землю, сожженные деревни и города, никаких запасов в зерне и скоте, никаких пригодных предметов любого вида, которые можно было использовать. Этот план был преступлением против человечности и очень точно исполнялся именно полевой жандармерией. Я был свидетелем, что многим даже доставляло удовольствие смотреть, как поля, дома, конюшни, все деревни, просто сгорали.

Мы проезжали в одной из наших поездок в западном направлении мимо образцового хозяйства SS . Оно было построено на Украине, в которой мы находились, чтобы играть важную роль как показательный пример немецкой основательности и порядка, и было теперь разрушено совершенно и покинуто. Здесь должны были учиться "крестьяне сопротивления" во всех сферах, которые касались прогрессивного сельского хозяйства. Производство продуктов сельского хозяйства должно было быть сутью аграрной политики, совсем другой России с густой сетью замечательных и хорошо функционирующих крупных производств. Само собой разумеется, будущие владельцы должны были быть “чистокровными, сильными, большими, светловолосыми людьми германской нордической расы господ" арийцев. Таковые были основным оружием SS и особенно ее руководители. HJ были подразумеваемы вместе с тем также в первую очередь. Мой брат был в руководстве HJ. Имелись стремления осуществлять это по возможности скорее. Имелись добровольцы для этих предприятий. Руководство партии сэкономило бы за счет добровольцев, используя их как солдат на самом переднем фронте. Я верю, что мой брат видел бы свое предназначение в этом деле и мой отец поддержал бы его стремление в этом отношении полностью. Я могу вспомнить, что был разговор об этом деле в нашей семье, которое было уже в 1941 году частью восточной политики.

Все, что нельзя было взять с собой в спешке отхода, если было этого слишком много или слишком тяжело или не было от этого никакой пользы, было испорчено. В большом дворе лежало большое количество мертвых свиней, уже раздутых на солнце от тления. Смрад после пожара и мертвых животных витал в воздухе. Перед внешними воротами в котловане перед въездом лежал застреленный бык с вытянутыми в стороны ногами. В костреце отсутствовал большой кусок мяса.

Это был выходец из верхнего Мемеля, в августе он умер военном госпитале в B цmisch-Laipa . Откуда и когда Вильгельм Лауб прибывал в наше подраздение, я не знаю, к сожалению. Он водил большой французский, громоздкий грузовой автомобиль марки "Berliet". Вильгельм и я ездили на нем. Прибыв в деревню, мы смотрели в первой конюшне, что мы смогли бы брать с собой там. Я русскую конюшню уже однажды описывал. Там хватало места самое большее для коровы с теленком, свиньи и нескольких куриц. Маленькое окно дает только скудный свет. Эта конюшня была гораздо больше, чем 3 X 4 м. В углу на жерди в конюшне сидели около 30 молодых цыплят. Вильгельм собрал всех куриц в принесенный мешок. Это было очень простое дело. Курицы сидели, одна рядом с другой на одной высоте и ждали, по-видимому, только того, чтобы их забрали с собой. Курицы слепнут, как известно, в сумерках, это облегчало их собирание таким образом. Когда я собрал всех, Вильгельм подумал что было достаточно хорошо для сегодняшнего дня и завтра мы могли бы кое-что организовать. Однако, вероятно, он боялся, что нас, все же, еще могут подстрелить русские. Мы двинулись в обратный путь в часть. Вильгельм и я вместе несли мешок с курицами, который был уже довольно тяжел и из которого слышали легкий, жалкий писк. Когда мы взобрались на холм после хорошего получаса пешего марша и хотели вручать нашу добычу повару при походной кухне, устанавливали, что все курицы были задушены попутно. Это было из-за писка в мешке. Вильгельм думал, что никто не будет есть задушенных куриц. В деревне еще можно было определенно найти кое-что еще. Затем мы бросили всех куриц, 30 штук, просто в кусты рядом с нашими машинами и пошли во второй раз вниз в деревню.

В первой конюшне смотреть было уже нечего, она была пуста, из нее мы взяли с собой приблизительно один час назад 30 цыплят. Но в следующей мы нашли бы определенно что-нибудь. Один из нас открыл дверь и наружу выскочила большая собака, дико лая она прыгнула и попыталась укусить нас. Вильгельм прыгнул за меня и отчаянно закричал. У меня как всегда с собой был мой пистолет, ВАЛЬТЕР. Я рву пистолет из кармана и стреляю по собаке. Однако, она не остановилась, а пыталась кусать нас снова и снова. Я стреляю еще два - три раза, затем она упала замертво. Вильгельм идет в конюшню и выходит с теленком, которого он ведет на веревке. Больше нам ничего не нужно. Мы отправляемся снова в обратный путь к нашим машинам и доставляем теленка там. Однако, между тем уже совсем стемнело. Наш повар, он происходил из Трира, был по профессии резчиком, режет еще теленка. Мы ложимся спать рядом с нашими машинами на землю. У нас не было охраны этой ночью. Без охраны переночевать где-нибудь в чистом поле, было равносильно отправиться на небо. Партизаны стали очень активными в последнее время. Нужно было считаться ежедневно с нападением. То, что могло произойти при этом, было ясно нам всем. Партизаны не боятся ничего. Партизаны нападают в большинстве случаев из засады, тихо и коварно убивают, жестоко и быстро, с ножами и веревками.

Около 5:00 ч. мы были разбужены винтовочными выстрелами. Подразделение полевой жандармерии обнаружило в одном из больших полей рядом с дорогой русских, которые прятались там и которые теперь убегали. Почему никто не знает. Эти более пожилые люди - гражданские лица, которые и не могли делать с вермахтом определенно ничего. Или это были в конце концов, все же, партизаны? Едва они исчезли, как жандармы подожгли поле. В начале дня, солома еще сырая и влажна. Поэтому действительно не горит, дымит страшно. Желтоватые белые клубы дыма двигаются вышиною с дом по огромному полю и вдоль дороги. В огне сгорят тонны ценного зерна. Сколько голодных можно было накормить между тем наступающей зимой? Всюду, в Германии, у нас солдат, в почти всех странах Европы, с каждым днем рос голод. Еще больше здесь, в этой бедной, измученной стране. И здесь применяется сожженная земля. Враг не должен находить ничего пригодного, если он снова займет вскоре эту страну, которую мы должны сдавать и которая является их страной. Теперь нива горит. Жар настолько стал большой, что влажность уже не имеет никакого влияния. Однако, поле с гречихой все же не горит. Только по краю поля, там где растения уже несколько сухие, маленький огонь появляется.

Наше подразделение проехало сквозь пустынную деревню и она осталась теперь позади. Когда посмотрели назад, то увидели, что в деревне все дома горят. Зажженные полевой жандармерией, они горят ярким пламенем. Ужасная картина. Если в домах еще прятались люди, они сгорят со всем их достоянием. Деревня не была очень большая. Было самое большее 20 домов. Но, все же, они были родиной и родными домами как минимум для 100 людей. И их с трудом построенные дома, в которых жили, вероятно, уже несколько поколений, уничтожаются в короткое время. Такова жестокая и бессмысленна война.

На следующий день мы проходим железнодорожный переезд. Не нужно представлять себе, что он сделан таким образом, как в Германии. Далеко не так. Железнодорожные пути иногда лежали почти на 10 см выше, чем дорога. Чтобы переехать их, нужно подъезжать несколько косо. И при этой попытке ломается в моей машине правый шкворень переднего колеса. Теперь я вижу, что моя машина по крайней мере не должна останавливаться. Так как в каждом транспортном средстве была острая нужда при доставке всего возможного для нужд фронта, поэтому нужно было срочно предпринять попытку устранить повреждение. Автомеханик Waldschmidt , снова показал себя мастером импровизации, он как раз был моим сопровождающим. Я с трудом удерживал колесо и устранил сломанный шкворень. В качестве замены мы берем железнодорожный костыль, который вытягиваем из железнодорожной шпалы. Русские железнодорожные пути ведь, не как у нас крепятся к шпалам завинчиваемыми костылями, а прибиваются обычными костылями только с длиной примерно 20 см.

С поврежденным грузовым автомобилем на пути в ремонтную базу - E. Reibert с арбузами в корзинке

Ночью над нами пролетел самолет и сбросил осветительный фонарь на парашюте. Что они искали? Мы не обращали внимания на самолет. Было сделано очень правильно, что мы спрятали наши машины под деревьями на опушке вполне скрыто. Самолет, был определенно легендарным ночным охотником и мог сбросить на нас без заботы одну или 2 маленькие бомбы. Тем более, что никакая противовоздушная оборона не была бы возможна. Мы нашли засвидетельствованный нами парашют на следующий день висящим на дереве.

Мы сняли его и взяли с собой. Так как он был из белого художественного шелка, который очень был желаем всюду, мы думали, что при благоприятном случае, мы его продадим. Как наивны мы были, где такой случай должен был произойти? Посреди России? Вокруг не возможно было видеть никакого цивилизованного человека. Разве что в отпуске, там была бы уже возможность. На родине это была бы вместе с тем большая радость. Но об отпуске во время тяжелых сражений, которые продолжались теперь уже несколько недель, можно было и не думать. Кроме того, как можно было провезти такой большой багаж в Германию? Я могу представить себе, что полевая жандармерия, которая контролировала поезда отпускников, отобрала бы такую вещь у каждого вояки.

Рано утром мы снова отправились в путь. Сначала, однако, мы набрали себе зрелых арбузов более или менее большое количество и разместили их в кузове в пустом гранатном ящике. Мы ели так много арбузов утром, что вся кабина водителя клеилась всюду. В следующей деревне, в которой, как и во всех деревнях, которые мы проезжали, не было признаков жизни , мы сделали остановку к полудню в здании школы. В саду школы, которая была под определенным присмотром в нормальные времена, стояла масса ульев. Как раньше у наших крестьян также, они были сделаны из соломы и высотой от 50 до 60 см приблизительно. Эрих Райберт, он был старой лисицей, озаботился немедленно о меде. Он делал это очень просто. С расстояния 5 м он стрелял из винтовки трассирующей пулей в ряд из 3 последовательно стоящих ульев. Резким высоким давлением внутри ульев почти все пчелы были умерщвлены. Так, во всяком случае, говорил Эрих Райберт. Факт был, что мы могли изымать безопасно самые хорошие соты. Только совсем немного пчел ползали еще на сотах. В течение следующего часа мы выжали затем и разлили мед в бакелитовые банки. Мы взяли с собой эти банки однажды из артиллерийского склада. В этих банках первоначально хранились дополнительные заряды для артиллерии. Теперь они использовались c совсем другой целью. Порошком из дополнительных зарядов, который был фасован в маленьких холщовых мешках, можно было зажигать очень хорошо огонь. Порошок был использован поваром как средство для приготовления пищи. На воздухе такой порошок был взрывобезопасен, и совсем медленно горел.

Прежде чем мы двинулись дальше в направлении глубокого тыла, мы взяли с собой из деревенского дома козу и несколько куриц. Мы были одни почти только на свете, только мы. И нужно было видеть, сколько у нас было еды. У нас было продовольствие правда, но это были маленькая буханка сухого солдатского хлеба и палец колбасы, которая не оправдывала свое название. Название - Колбаса было смешно для этого продукта. Было там вообще еще мясо? Когда вообще мы имели в последний раз при продовольственном снабжении ели мясо? Разве что в случае с теленком, который мы сами организовали. Русские, однако, которые убежали из своих деревень в леса, взяли с собой большей частью все. Поэтому, Reibert в следующей деревне, которая была последней перед ремонтной базой, из ямы, которая служила сбежавшим русским в качестве подвала и находилась рядом с деревенским домом, достал кусок посоленного, сваренного свиного сала. В организации поиска и нахождении скрытых продуктов Reibert был гением. Он имел также безошибочную интуицию и нюх для обнаружения внезапно появляющихся опасностей. Во время этой поездки он рассказал мне, и я полагаю рассказ его был правдивый, что перед своим ранением, когда он был в пехоте во время атаки русских выскочил из окопа, в который тот час попал снаряд, в поисках другого укрытия. Каково это было, я понял сердцем, когда сам лежал в грязи, когда передо мной не было никого, и были только русские.

Когда мы прибыли на следующий день в ремонтный цех и представились командиру роты, нам выделили другое исправное транспортное средство. Совсем без формальностей. Возможно, все готовились к отступлению. Машин больше не оставалось там вообще никаких. Попутно сообщу, что командир роты выдал нам путевой лист и приказал, чтобы ехали по самому быстрому пути назад к нашей части. Отремонтирует ли мою старую машину и вернут ли нам ее, я не знаю. Мы переложили наши вещи, и конечно, также нашу козу и куриц, оставшийся мед и арбузы. Солдаты из ремонтного цеха не удивились нашему запасу.

Новая машина имела, в противоположность старой, брезентовый тент, что было намного лучше. На обратном пути мы заготовили травы козе и воду. Молоко, которое она давала ( Reibert мог также доить, он вообще умел почти все) имело не плохой вкус и его можно было пить. Мы выпекли яйца куриц сразу в крышке кухонной посуды. В последний день перед нашим прибытием в часть, Reibert зарезал 2 куриц. Она сделал, однако это необычно, не ощипав, а как у кролика - просто снял кожу вместе с перьями к голове. Метод имел преимущество, поскольку не нуждался ни в какой горячей воде, и был быстрым, экономя таким образом большое время. В жестяном ведре, в котором мы нуждались уже только из-за козы, он сварил обе нарезанные курицы, за русской хижиной на открытом огне. Палец толщиной стоял горячий куриный жир на бульоне. Reibert варил его без соли, которую мы не нашли при наших экскурсиях ни в каком доме. И он выпил его. Каково было воздействие, я думаю такого сильного провала, у него не было никогда. Он был настоящим дитем природы, крестьянским сыном из своего Memelland . Сваренная курица, совсем без соли и других примесей имеет довольно плохой вкус. Но все же, голод является лучшим поваром. Если бы я выпил чашку куриного жира, как это сделал Reibert , я должен был бы бросить мою машину в следующем деревне или на следующей опушке леса.

Снова при транспортном подразделении

Мы снова были при части, которая располагалась еще совсем рядом с Харьковом. Перевозки были очень интенсивными. Однажды, мы были во второй раз в этот день на складе продовольственного снабжения, я снова смотрел с расстояния примерно 50 м на 72 тонный танк советских вооруженных сил. Он находился неподалеку от склада, он был по-видимому слишком тяжел и не мог быть разобран (или это было весьма трудоемкой работой) и увезен прочь. По моему мнению, как солдата, он совершенно не был подходящим для России. Т-34 был гораздо лучше и гораздо опаснее для нас. T 34 был лучший танк тех времен. На более твердой проезжей части он при помощи дизельного двигателя мог достигать скорости почти 60 км и. Позже на год, во время нахождения на самом переднем фронте T 34 также был страшен и мне.

Во время одной из наших поездок по Харькову мы проходили мимо бывшего учреждения полевой почты. Оно находилось на улице, по которой мы проезжали довольно часто, когда располагались еще к востоку от Харькова, в Терновой. Я пишу, бывшее учреждение полевой почты, так как теперь это оно было убрано уже несколько дней назад. Как, по-видимому всегда, все что было невозможно забрать с собой из дома просто зажигалось. Теперь это были только лишь груды развалин. Так как, не все таким образом было уничтоженным на этой бессмысленной войне и часть дома была целой, хотя пожар еще продолжался, мы останавливали наши машины и исследовали часть оставшуюся целой часть. В подвале мы нашли немного обугленные, не полностью сгоревшие деревянные ящики. При более близком рассмотрении мы устанавливали, что они содержат денежные знаки. Внешние купюры опалились, правда, но внутри они были еще безупречны. Это были "Karbowanez" . Деньги, который был напечатаны для случая, если бы Германия выиграла войну и Украина была бы независимым государством, уже под немецким армейским управлением. Теперь деньги лежали в Харькове, в бывшем учреждении полевой почты, были сожжены и больше не годились ни для какого использования. Даже для русских, которые не решались в течение этих дней еще выйти на улицу.

Нигде почти что невозможно было видеть гражданское население. Спрятались ли люди в своих домах или убежали в леса? С немецкими войсками в направлении запада убежало много русских. Это были те, кто имел совместные дела с немцами, которые не были согласны со Сталиным и его товарищами, со всем государством и махинациями большевиков, которые тосковали по новому порядку для себя и хотели строить новое государство из Украины. И там, таким образом, были ограничены.

Я, и другие солдаты, которые были в разрушенном здании, набили свои карманы и сумки банкнотами. Только из шутки, мы знали, что они не могли приносить пользу нам, что они были только излишним бесполезным балластом. И все же мы делали это. Это были прекрасные деньги, Karbowanez . Не как у нас, напечатанные в горизонтальном формате, а в вертикальном формате. Они выглядели как прекрасные, пестрые листки календаря. Сегодня валюта на Украине снова называется Karbowanez и тогда не пущенные в обращение купюры имели бы у собирателей, вероятно, иметь интерес. Кто его знает.

В течение последних дней немецкого занятия Харькова, когда уже было ясно, что город отвоюется обратно снова русскими, были приняты меры к тотальному освобождению всех баз и складов. Таким образом, наступило 12 августа. Памятный день в истории 2 мировой войны. Сражения вокруг Харькова, пожалуй, самого важного города на Украине, будут все более сильными. Поэтому все штабы и командование сухопутными войсками, пожалуй, узнали о сдаче города только лишь за несколько дней до сдачи города.

Мы появляемся однажды снова в городе и пробуем в самом большом складе продовольственного снабжения без получения письменного приказа получить продукты и другое продовольствие. Начальник, ответственный руководитель, высокий член партии НСДАП, стоит со снятым с предохранителя пистолетом при охране во входных воротах и отказывает нам в проезде на большой склад. Он угрожает застрелить каждого, кто подойдет ближе, чем на 5 шагов к нему. Охрана должна была выполнять, конечно, его команды и сняла с предохранителей свои карабины. Это была совсем угрожающая ситуация для нас. Затем вынырнула также откуда-то полевая жандармерия. Положение стало вовсе натянутым. Теперь, когда особый руководитель, которого называли в немецкой армии также "золотым фазанам" из-за их коричневой партийной форменной одежды, получил подкрепление, мы пронимаем, что у нас нет никакой перспективы получать даже мелочи из хранящихся там запасов. Тем более, что начальник, который стал спокойнее, показывает нам письмо, в котором " руководитель Адольф Гитлер " приказывает в так называемом "приказе командующего" при угрозе больших наказаний: " Харьков нужно удержать при любых обстоятельствах ".

Смирившееся мы садимся на наши машины и едем на улицу на окраине города, которая была выделена нам как временное местонахождение. До деревни, в которой я с моим новым грузовым автомобилем встретил снова свою часть, было добрых 10 км. Маленькое расстояние в этом гигантском государстве. Тем временем, это было около 15:00 ч., мы стоим на улице под совсем большими плотными деревьями, которые дают нам хорошую маскировку против авиации. Едва мы выходим из грузовых автомобилей и вместе обсуждаем положение, как объявляется воздушная тревога. Деятельность авиации русских была усилена в течение последних дней значительно. В городе имелось достаточно выгодных целей. Вероятно, о нашей колонне, которая состояла из самое большее 20 транспортных средств, было сообщено шпионом или агентом Советам посредством радио. Так как 3 самолета на очень незначительной высоте атакуют из бортовых пушек и зажигательными бомбами именно улицу, на которой мы стояли? Все же, имелись намного лучшие и более важные цели в Харькове, чем именно маленькое подразделение снабжения. У наших транспортных средств не было никаких повреждений. Большое количество зажигательных бомб упали на свободную территорию между домами, где они не причиняли повреждений, в садах и диком густом кустарнике. Однако, 3, вероятно, или 4 бомбы попали в большой жилой квартал и горели там на крышах. Некоторые из нас поднимаются по лестницам и сбрасывают бомбы через слуховые окна вниз на улицу. Большой пожар при нашем пребывании на этой улице стал бы невозможен. То, что мы там пытались предотвратить пожар, было, таким образом, чистой самозащитой. Одну, или 2 совсем не нужно было удалять, они не причиняли повреждения. Крыши, мы видели это только теперь, были так же как все здания, из бетона. Маленькие бомбы лежали, шипели как бенгальские огни в новый год и не были эффективны в их действии. Через самое большее 3 минуты их огонь, который распространялся едва на расстояние более чем 1 м, гас. На чердаке, который был сделан как оказалось, из бетона, просто не было никакого горючего. Бедные русские не владели ничем, что можно было там хранить. На нормальном чердаке с полом и системой балок из древесины, зажигательная бомба смогла бы вызвать, однако, пожар

Если я говорю здесь о жилом квартале, то я подразумеваю дома, длиной от 30 до 40 м, от 5 до 6 этажей высотой, квартиры для от 40 до 50 семей. Похожие жилые кварталы стали строить после войны, когда потребность в жилых помещениях из-за разрушений было чрезвычайно большое, в почти всех социалистических странах. Также в ГДР. Дома этого типа, имелось тогда уже в Харькове.

Наш отъезд из горящего Харькова

Харьков горит. Все, что имело какое-нибудь значение, было взорвано или зажжено. Всюду, из всех улиц и от всех площадей поднимался чад и от этого воздух был полон смрада. Тем временем, это было около 18:00 ч. и мы получаем наше продовольствие на следующий день. После принятия пищи и распределения к усиленной охране транспортных средств, мы получаем приказ приготовиться для выступления из города. К ночи наше пребывание на этой улице заканчивается. Слышна усиливающаяся канонада с фронта, которая все приближается. Как далеко он находится, на каком удалении от Харькова, никто не знает. Незадолго до 20:00 ч. прибывает приказ об эвакуации. Снова по машинам, отъезд, наблюдатели следят за небом при движении через Харьков и за домами, не упускают из виду поля и пути. Это разгар лета и еще долго не темнеет. Теперь, где когда город снова русский в обозримое время, нужно считать усиленно с ударами{объявлениями} на немецких подразделениях или еще существующих учреждениях{оборудованиях} вермахта. В поездке по городу мы проезжаем последние дома и выезжаем затем снова на шоссе в направлении Полтавы. Рядом с дорогой мы останавливаемся и пытаемся переждать, если возможно ночь. Мы не могли производить радиосвязь с батальоном, мы не имели ни радиста, ни радиостанции и телефонной линии также не существовало. Где вообще, находился наш батальон? Все сообщения туда и все приказы выполнялись оттуда связным-мотоциклистом. Бедный парень имел утомительную и опасную жизнь. Положение было так запутано, как оно было запутано 1 мая. Я думаю, наш командир больше не знал сам, что может случиться и кто мог выдавать ему еще приказы.

Было около 23:00 ч. Страшный треск и взрывы срывают нас всех из полусна, в который мы впали после этого утомительного дня. Все выглядывают из машин и смотрят, что же случилось. Атаковали ли русские самолеты и встретились наши транспортные средства? Нет. Но теперь мы видим, что случилось. В направлении Харькова ночное небо становится все более светлым. И затем мы видим причину взрывов. В Харькове почти все склады и базы снабжения и другие какие-нибудь важные учреждения были взорваны. То, что не могло взрываться, поджигалось. В том числе также склад продовольственного снабжения, перед которым мы стояли едва ли 10 часов назад, из которого мы хотели получить еще продуктов и напитков, перед которым "особый начальник", угрожая нам оружием, запрещал туда доступ. В течение следующих дней распространялся слух, который касался большей частью того, что подразделения СС "Дас Райх" получили доступ в склады продовольственного снабжения после нас насильственно и еще взяли с собой очень много запасов. Под еще не разгруженным вагонами были бы установлены уже перед освобождением дисковые противотанковые мины для подрыва. Мука, сахар, рис, макароны и другие продукты лежали бы толстым слоем во дворе склада продовольственного снабжения. Мясо, свиней и крупного рогатого скота висело на высоких деревьях, которые окружили склад. Сколько тонн продуктов уничтожались, никто не знает, конечно. Мы голодали, русские также голодали а там уничтожалась бессмысленно невообразимая масса продуктов. Были взорваны, кроме всего прочего, полевая пекарня, скотобойня, полевой госпиталь, казармы, дом солдата, комендатура, командный пункт фронта, даже здания местного управления на "Красной площади ". После отхода немецких подразделений из города, Харьков был так опустошен как в дальнейшем города Франкфурт, Кельн, Гамбург, Берлин, Лейпциг, Дрезден, Бремен, Дюссельдорф, Маннгейм, Людвигсхафен после воздушных налетов англичан и американцев к концу войны.