В этой безвыходной ситуации командир батальона, штурмбаннфюрер Хуго Краас просит тяжёлую артиллерию полка на подкрепление. Боевая группа «Пайпер» временно лишается нескольких самоходных орудий. Реттлингер направляет 4 из них под руководством оберштурмфюрера Зигеля, командира 1-го взвода 3-й батареи.Путь к указанному кирпичному заводу в юго-восточном направлении уже найден, и издалека его можно легко узнать по образовавшемуся красному облаку пыли на фоне заснеженной местности. Где-то там должно быть место боя. Место расположения кирпичного завода к западу от Алексеевки представляет собой обширную зону, расположенную в немного ниже лежащей равнине. Множество подъездных путей ведут мимо частично заснеженных кирпичных складов к заготовочным цехам, сооружённым лишь из дерева. В таком месте, которое хорошо просматривается со многих сторон, оказался я. С перерывами снова и снова ударяют огнемёты. Кирпичи срывает с крыш и разносит по окрестностям. По-видимому, боевую группу «Краас» это уже давно не волнует. Он сидит на ящике рядом с полевым телефоном, и его озабоченный взгляд в бинокль направлен на своих людей, находящихся в 800 метрах впереди него. Уже некоторое время я стаю позади него. Затем я сообщаю о боевой готовности штурмовых орудий. Спокойно и уверенно звучат его указания об обстановке, и его заключительное желание: «Зигель, помогите моим людям там впереди. Я не могу ни укрыть раненых, ни обеспечить их подкреплением или теплом».
После короткого инструктажа водителей главные машины недалеко от места сражения батальона идут в ход; остальные остаются слева позади. С самого далёкого расстояния, для надёжности собственных войск, фугасные снаряды выстреливаются в крыши домов, замеченных на горизонте.
С каждым последующим выстрелом это расстояние сокращается, и зона обстрела углубляется. С помощью стереотрубы можно распознать любую цель. Улавливается любое движение в окнах и баррикадах, и производится точный прицел. Все машины быстро заняли отведённые им позиции. С этого момента они контролировали каждое вражеское действие прицельным обстрелом до тех пор, пока не было сломлено сопротивление пехоты, вновь почувствовавшей своё превосходство. Кто был впереди, уже проникли в первые позиции и штурмуют здания. На этом штурмовые машины выполнили своё задание и уходят. Три из них возвращаются. Машина обершарфюрера Вольтера к началу боя обстреливается с левого фланга и полностью сгорает ко времени отступления. Одно противотанковое орудие не было замечено. Ещё до нашего прибытия оно замаскировалось в будке путевого обходчика, и выстрелило через крошечное окно с расстояния 300 м . Стоявшая позади слева штурмовая машина сразу же отреагировала, только Вольтеру и его людям нельзя было ничем помочь. Как уже выяснилось позже, с большими потерями уличные бои 1-го батальона продолжались ещё до следующего утра. При этом особо отличилась 2-я рота под командованием гауптштурмфюрера Бекера. События под Алексеевкой открыли ворота для вступления боевой группы «Пайпер» в г. Харьков.
Утром 12 марта вдоль узкой главной улицы формируется колонна по направлению к центру города. Главная цель атаки – Красная площадь. Но где она находиться и какая улица туда ведёт? Это интересует прежде всего руководителя боевой группы в первой третьей шеренге и возглавляющих всю колонну машин. На этот раз в качестве исключения колонну возглавляет БТР, за которым идёт следующий. Затем идёт штурмгешутц и снова два БТР. Меня с моим штурмгешутц разместили лишь на 6 месте.
Около 10 часов авангард колонны трогается, главные силы следуют за ней. И уже через какие-то сотни метров после первого поворота с улицы мы останавливаемся перед преградой. С моей задней позиции нельзя было разобрать, в чём дело. В стереотрубу я вижу в некотором удалении по правую и левую стороны какие-то деревянные нагромождения. Я слышу очереди, отдельные выстрелы и потом – тишина. Только моторы нетерпеливо стучат. Больше ничего не двигается, ничего дальше не происходит. Это затишье – самая большая опасность для нас. Если бы в это время хотя бы одна или две машины были обстреляны, взорваны или подожжены, для других не было бы уже прохода дальше. Другой вопрос: что скрывается за преградой? Лежат ли мины, либо стоит в засаде готовая к выстрелу противотанковая пушка, либо что ещё? Не важно что, но мы не можем стоять дольше. Итак, смелей вперёд!
Каждый по каналу связи повторяет своё задание и подтверждает его ясность («verstanden»). Водитель штурмманн Кальб ловко объезжая слева впереди стоящие машины, на штурмгешутц направляется к голове колонны. Сейчас становится ясным, что преграда сама по себе – несколько поставленных поперёк телег (с решётчатыми боковыми стенками) с деревом на них и возле них, не является для нас непреодолимой. «Огонь!» Фугасный снаряд вырывается из ствола, и мы с помощью пулемёта прорываем преграду. Взрывы слышны даже через наушники внутри железной машины. «Дальше, не останавливаться, дальше, дальше!» Колонна начинает двигаться и следует теперь уже за ведущим штурмовым орудием. Нам снова повезло.
Ещё есть только одна улица, несомненно, ведущая в центр города. Опасность на некоторых участках пути представляли свисавшие вниз трамвайные электропровода, обстрелянные раннее артиллерией. Местами они только слегка свисают, но местами туго настягиваются и грозят разрушению строений. Отдельные выстрелы из домов по обе стороны улицы нас не смущают. Мы идём полным ходом до тех пор, пока улица, ставшая тем временем шире, не раздваивается. Прямо или в левую более широкую улицу? Сейчас не хватает плана города. Связь с руководителем боевой группы оборвана. Удачно мы сворачиваем влево и совсем уже скоро она переходит в широкий круг. Это уже и есть Красная площадь? Да, это она. Я узнаю боевые немецкие машины и немецкие каски. Мы сделали это. Радостное приветствие и дружеские рукопожатия с панцергренадирами 1-го полка и группами поддержки. Среди них и мой друг Рольф Мёбиус из старой 12-й пулемётной роты «Лейбштандарта». Наши общие берлинские воспоминания лежат далеко в прошлом. И мы встречаемся сейчас на Красной площади в Харькове, как будто бы ничего не бывало. «Сейчас нам бы пива», – сухо заметил он.
Когда мы оживлённо обменивались новостями, ко мне подошел командир Реттлингер с приказом немедленно ехать с пехотой к «Красному дому». Он должен был находиться где-то неподалёку. В нём расположились комиссары, которые кончали каждого, кто к ним приблизится. Пехота уже доложила о своих потерях. Мои товарищи, находящиеся в укрытии, должны будут направлять меня туда. Больше ему ничего не было известно.
Сделав ещё один утоляющий жажду глоток из полевой фляги, группа получает задание и план действий. После чего по местам и вперёд навстречу ещё одной неизвестности. Мы проходим четверть пути Красной площади и следуем объявленному указанию. Мы минуем перекрёстки. Пехоты и след простыл. Но там, справа, прижавшись к каменной балюстрадной стене, кто-то непонятно и активно жестикулируя, указывает на высокое угловое здание в 200 м впереди нас. Это и может быть «Красный дом». Остановка. В стереотрубу я вижу стволы орудий из наполовину загроможденных окон верхних этажей. Это и есть «Красный дом»!
По бортовому переговорному устройству всем сообщается: на следующем перекрёстке по правой противоположной стороне заметно высокое угловое здание, установить самоходное орудие напротив, но на достаточно дальнем от него расстоянии, иначе мы будем слишком близко и дистанция стрельбы – слишком мала, сначала обстрелять входную дверь, затем – окна снизу вверх, то по правой, то по левой стороне – заряжающий, барабан в пулемёт, затем ко мне, я стреляю из верхнего люка – открыть стрельбу только тогда, когда самоходное орудие займёт свою позицию и только по моему приказу – ещё вопросы? Водители, настроить визиры в положение "непробиваемая", которое обеспечивает водителю обзор и защиту смотрового отверстия, приготовить боеприпасы – наводчик действует самостоятельно, когда всё будет готово. Всё ясно? Есть! Вперёд, марш! С первыми же ударами обломки стен падают вниз, от чего поднимается пыль, и скоро мы оказываемся в густом облаке, которое позволяет выйти пехотинцам из укрытий. Позади справа я узнаю нескольких с автоматами наготове. Они в полной готовности ожидают окончание нашего огневого удара. «Заряжай!» и они пробегают мимо нас и штурмуют дом.На обратном пути к Красной площади нам неожиданно пересекает улицу вражеское конное отделение, мчащееся галопом из какого-то закоулка. Мы едем некоторое время за ними. Но они удалились также быстро, как и появились. Не имеет смысла дальше следовать за ними. Меня с моей машиной ожидают на Красной площади. На сообщение об успешно выполненном задании отреагировали со следующим замечанием: «Где вы так долго были?» При этом Реттлингер даёт мне Железный крест 2-го класса, поздравляет и говорит: «За Чугуев». Я рад. В раздумии я вешаю крест на грудь, на левую сторону когда-то бывшего белого зимнего комбинезона. Битва зимою 1941-1942 гг. – 11 уничтоженных танков Т-34 (по достоверным сведениям), несчитанные противотанковые и пехотные орудия и всё такого рода идут на счёт этой узенькой чёрно-красной ленты. При этом прострелянная рука не считается. Не остаётся времени на переосмысление. Боевая группа уже выстроилась вдоль Старо-Московской улицы. Я на штурмгешутц её возглавляю. Нам на встречу идёт «Панцермайер», который отсутствовал со своей группой. Не потревоженные врагом, мы доходим до каменного моста через р. Харьков, протекающую посреди города с севера на юг. В «Лейбштандарте» он был позже назван «мост Пайпера». С моего места в самоходке он не заметен, не даёт знать о себе издалека, лежит в направлении нападения недалеко позади уличного поворота и сдавлен высокими береговыми сооружениями. Неожиданно барабанят пули автоматов по нашей броне, как гром среди ясного неба. Мы останавливаемся, чтобы выяснить ситуацию. В стереотрубу я исследую напротив стоящие дома. Ничего подозрительного. Неужели «товарищи» торчат под мостом? Попутный вопрос водителю: «Мы уже на мосту?» «Совершенно верно, уже большей частью машины» «Немедленно назад, мы должны иметь прочную опору под гусеницами, и быстро!» Едва приказ был выполнен, на моих глазах взрыв разносит щепки моста в воздухе. Снова – «свинья». Определённо, они хотели пропустить часть из нас, и только потом взорвать мост, и у следующей преграды нас положить, так как хода назад бы не было. Мало ли что ещё. И сейчас они плотно накрывали нас обстрелом из противотанковых орудий и лёгких пехотных орудий.
Но только откуда? Врага не видно вблизи. Если он подкрадывается с замёрзшей реки, лежащей уровнем ниже, он может легко вывести нас – находящихся выше - из боя, используя оружие ближнего боя. Поэтому мы отступаем ещё на добрые сто метров. Только тогда напряжение немного спадает. Я чувствую горящую боль в области подбородка. Вероятно, рана, незамеченная в пылу сражения, кровоточит уже давненько. Комбинезон весь запятнан, пара кровавых капель попала и на только что укреплённую повязку. Но сейчас не время, чтобы беспокоиться об этом. В стереотрубу я продолжаю искать врага; напрасно. Потом Ольбрих, молодой рихтшутце (наводчик), кричит со своего места, находящегося прямо подо мной. «Я ранен!» - «Куда?» «В сердце. В сердце – у меня кровь на груди!» Он быстро успокаивается. Прошедшие дни с начала наступления были довольно динамичными и заставляли понервничать водителей машин.
Из-за подрыва моста мы не могли рассчитывать на продвижение вперёд. Сапёры должны идти вперёд, чтобы определить ущерб моста и, если возможно, укрепить его. Первые попытки были сломлены снайперами на противоположной стороне. Кроме того, 7,5 см калибр оказывается не в состоянии пробить прочные укрепления с дальнего расстояния. Поэтому лёгкая артиллерийская гаубица получает приказ следовать вперёд. Двигаясь за двумя штурмгешутц, образовавших V-форму, она занимает свои позиции. В вершине V, направленной к врагу, хватает ещё места для орудия. За двумя машинами артиллеристы находят укрытие. Наряду с самоходными установками в обстрел некоторых позиций вступают 3 орудия. Кроме повреждения зданий это не даёт пользы, так как враг не показывается и молчит. Я прекращаю обстрел. Между тем становиться сумрачно, пехотинцы были уже оттянуты назад.
Реттлингер, командир, находится в месте сражения группы Пайпера. Я ответственен за размещение батареи на ночь вблизи Красной Площади. Мы усиливаем наблюдение, заправляем машины, запасаемся припасами и устраняем технические неполадки. Эрнст Вальтер, наш старшина, заботиться о продовольствии, почте и обо всём, что необходимо батарее. Раны обрабатывает наш санитар, роттенфюрер Альфонс Нидервизер. Унтерштурмфюреры Арно Гринда и Бруно Брёкер, командиры двух других взводов батареи, разделяют эту ответственность. Сообщения идут большей частью только об участиях в боях, старания и забота тыла о постоянной боевой готовности той или иной армии умалчиваются. Говорят о голоде и холоде, жаре и жажде, и при этом забывают, что солдатам не хватает покоя и сна, также они испытывают недостаток гигиены.
Первую ночь в Харькове с 12 на 13 марта первый взвод проводит в одном из многоэтажных домов у Красной Площади. Я выдавливаю входную дверь и оказываюсь в полном мраке. Я снял пистолет с предохранителя и на ощупь поднимаюсь наверх. Сзади меня страховали два солдата. Ничего ни движется. Стоит невозможная тишина. И неожиданно мы замечаем матовое свечение через дверную щель комнаты на самом верху. И слабый женский голос: «Дорогие немецкие солдаты»… Ловушка в доме, где затаился враг? Всё равно, быстро наверх! В многокомнатной квартире по тёмным углам, при свете коптилки, жмутся напуганные люди, большей частью женщины, и два пожилых мужчины. Они клянутся, что в доме нет русских солдат и других чужаков. С людьми, говорящими на ломаном немецком, можно наладить некоторое понимание, знание отрывочных русских слов нам в этом помогает. Всё, в чём мы нуждаемся – много горячей воды для чая и, прежде всего, для основательного мытья. Все свободные солдаты едят, моются и бреются, меняют бельё. Другие уже лежат пластом или пишут письма домой. Каждый занят собой. Около 21 часа вечера я проверяю дозор. Никаких особенных действий. Но что творится на неохраняемых участках? Мысль неожиданно быть захваченными не оставляет меня в покое. С одним из солдат в карауле я хочу убедиться в безопасности. Ночь светла от лунного сияния, и снег легко похрустывает под ногами. На дистанции друг за другом мы осторожно обследуем местность. Гробовая тишина. Только по направлению к востоку где-то далеко раздаётся пара затерянных выстрелов. Где-то поднимается сигнальная ракета, создавая матовое свечение, которое тут же гаснет. Что это там впереди, тёмная тень на стене домов? Я жестами подзываю моего напарника и затем прокрадываюсь вперёд. Он тем временем меня страхует. Это старый русский форд, нагруженный остатками продовольствия. Мы берём с собой мясо и чай, также сахар в мешке как подарок русским гражданам, оказавшим нам приют в доме.
Было где-то часов 5 утра 13 марта, когда связной передал приказ немедленно выстроить батарею во вчерашнюю позицию у моста. За ночь сапёры привели его в порядок, и штурмовая группа уже расположились по ту сторону реки.
Нам требуется немного больше времени, чем обычно, чтобы разогреть штурмовые установки до состояния готовности. Когда мы с небольшим опозданием выступаем, колонна уже готова к движению, дополнительно подкреплённая противотанковыми истребителями под командованием гауптштурмфюрера Принца. Я сразу же еду в голову колонны и, как вчера, стою у начала моста. И что теперь? Я не знаю дальнейших действий, высаживаюсь из машины и бегу назад вдоль колонны, чтобы получить указания. Но уже на полпути меня останавливают Реттлингер и Пайпер, делая издалека определённые жесты. Я слышу что-то вроде: «Давай, вперёд!» В замешательстве я нерешительно останавливаюсь. Возглавляющий водитель без соответствующих указаний? У меня не укладывается это в голове. Наконец-то я понимаю их крики и активные жесты и поворачиваю назад. Вроде бы я понял, но яснее ситуация мне не стала. На обратном пути я кричу командирам роты Борманну и Гулю, что я сейчас тронусь, как только сяду в штурмгешутц. Такого больше не будет, что ведущий колонны боевой группы, чья судьба зависит только от него, мало осведомлён о плане действий.
По пути к установке я надеваю шлем. Как обычно, я намереваюсь занять место в машине, наступаю на один из роликов, ставлю ногу на верхнюю гусеницу и подтягиваюсь вверх на заднюю платформу. Обеими руками я хватаюсь за верхний край круглого посадочного люка и почти уже ныряю вниз. Неожиданно совсем близко гремит взрыв, застигая меня в верхнем положении. У меня чувство, что я нахожусь вверх ногами и замечаю, что этот выстрел меня задел. Тут же он раздаётся ещё раз. Прочь от машины, осеняет меня. Я руками отталкиваюсь от люка, падаю назад на моторное покрытие и соскальзываю. Падая головой вниз с высоты два метра, я ударяюсь о мостовую и лежу, вытянувшись параллельно рядом с левой гусеницей. Я до сих пор слышу звучание металла от удара о каменную мостовую, от которого сломалась каска. Голова цела, как и всё моё сознание. Я хочу встать и бежать прочь. Но я могу лишь слегка опереться на руки и приподнять голову. Взглядом я окидываю своё распластанное туловище, которое кажется мне неповреждённым. Только вот ноги кажутся мне отделёнными от тела и как бы заполненными опилками, а не как до этого кровью и мясом. Я чувствую, как медленно расслабляются мышцы кишок и мочевого пузыря. Да потом ещё хлынула кровь из носа и изо рта. Прострел лёгкого с раздроблением позвоночника? Мне кажется это так, и я закрываю глаза. Я не чувствую боли. Мысль, что Харьков – это мой конец, тоже меня не пугает. Солдатское кладбище, очередь, номер… Только вот последний привет родителям… его я всегда хотел написать им сам.
Я становлюсь уставшим и мысленно мирюсь с тем, чего уже не изменишь. Вдруг я слышу позади меня звук подбитых гвоздями сапог, звенящих по мостовой. Они приближаются ко мне бегом. Кто-то хватает меня за руки и оттаскивает. Мне кажется, он меня разрывает, и я вскрикиваю от боли, от которой я теряю сознание. С того момента я уже ничего не воспринимаю, и прихожу в себя уже, будучи в жилой комнате на первом этаже. Голова и мои руки свисают со спинки стула, вокруг меня - суматоха. В суматохе я узнаю голос нашего врача доктора Раабе. Речь идёт о морфии. О двух уколах я вспоминаю совсем явно. Что там дальше происходит с моей спиной, я не знаю. Как в беспокойном сне я улавливаю отдельные фрагменты. Я осознаю, что лежу на носилках, которые укреплены на бронированном 1-тонном тягаче. Я пожимаю пару протянутых мне рук, слышу добрые пожелания. Потом на меня опускается ночь.
